Главная страница » Публикации » Югославия: что в сухом остатке?
| |

Югославия: что в сухом остатке?

Владимир Малявин. Югославия: что в сухом остатке?

 Истории было угодно сделать Балканы полем столкновения великих мировых цивилизаций: католической, православной, исламской. Настоящий мир в миниатюре! Оттого же на Балканах, быть может, решается судьба всего мира. Сегодня, спустя десятилетие после окончательной гибели Югославской федерации ее бывшие республики заново осмысляют свою историю и примериваются к своему месту в будущей Европе. Кто из жителей этого континента, да и, пожалуй, всего мира может претендовать на роль беспристрастного судьи их споров? Возможно, тут как раз тот самый случай, когда право судить дает именно неравнодушие к историческим событиям. И судить приходится «по гамбургскому счету», пытаясь выявить сокровенный смысл истории, самый дух культурных традиций. Но как ни отвлеченны мои заметки, они основаны на вполне конкретных впечатлениях от поездок по Балканам и разговоров с их жителями.

Евросоюз: спасение или соблазн?

Близость Ватикана и владычество Австро-Венгрии над северной частью Балкан сделали свое дело: Словения и Хорватия стали почти чисто католическими странами. Не будем сейчас спрашивать, как это произошло. Спросим лучше, почему так случилось? Почему католический мир мог из века в век осуществлять свой Drang nach Osten и притом не обязательно военным путем? Ответ лежит на поверхности. Европа всегда привлекала и сегодня привлекает обитателей ее восточных и южных окраин. Привлекает же она их своим твердым уважением к правам и собственности граждан, а если совсем по существу, то, я бы сказал, твердой верой в существо, прозванное «человеком разумным». Все очевидные прелести европейской жизни с ее терпеливо выпестованной «цивилизованностью» – только  следствия этой веры в человеческий разум. Кое-кто в России хотел бы представить такое внимание к гуманитарному измерению жизни пустяком и излишеством на фоне «великих проблем века». Но у этого пустяка глубокие корни, и именно он держит на себе, предохраняет от эрозии почву европейской жизни – пусть «буржуазной», но комфортной, т.е., согласно исконному значению этого слова, дающей утешение не просто в жизненном благополучии, а в чувстве человеческого достоинства. Итак, сначала комфорт души, а уж из него почти сам собой выйдет комфорт быта, но никак не наоборот. Правда, с духовной точки зрения такое преимущество может показаться и соблазном. Чуть ниже я к этой теме вернусь.

Европа привлекательна для всего света тем, что, открыв мир и войдя в него, она сделала его единым благодаря тому, что позволила сосуществовать  в нем разным точкам зрения. Европейская толерантность  вмещает в себя религию и светскость, революцию и консерватизм и даже выработала иммунитет против собственного нигилизма. Одним словом, Европа живет превозмоганием себя и на этой открытости себе выстраивает в своем роде очень последовательный союз не столько культурного, сколько, так сказать, проектно-инженерного свойства. Недаром вокруг столько разговоров об «архитектуре» и «конструкциях» Евросоюза. Есть ли тут подводные камни и риски? Да, есть. Самоотрицательность Европы вступает в противоречие с ее стремлением к рациональному самоопределению и грозит придать последнему формальный, имитационный, игровой характер. Сегодня европейский мир имеет антитезу (возможно, только игровую) даже собственным гуманистическим идеалам. Он  расколот на «включенных» и «исключенных» и плодит символических перевертышей: телекоммуникации, которые убивают в человеке социальность, и насилие, которое выражает сплоченность асоциальных элементов. Культ само-отличия становится догмой и позой. «Единая Европа», едва родившись, стала странно отсвечивать какой-то не-Европой, по ней бродит призрак нового варварства. Нахлынувшие в нее  иммигранты, отчасти и ее новые сквалыжные члены суть только симптом этой зловещей – зловещей именно своей симулятивностью  и склонностью к самомистификации – метаморфозы. Современный европейский самообраз, создаваемый «деконструкцией» и «симулякрами», подобно фейерверку, ослепляет и оглушает своей… пустотой. Он лукаво ускользает от самого себя, не способен себя принять, потому что его внутренний предел есть смертельное жало мыслительной тавтологии, за которой следует взрыв насилия и обращение духа в прах, однажды уже пережитые европейцами в форме тоталитарных режимов и до смерти их напугавшие.

В своей экспансии христианско-светская Европа все больше замыкается в себе. Риск потери равновесия между ее самоотрицанием и самоопределением непрерывно растет. Встреча с балканскими странами, прежде всего Сербией и Албанией, станет для нее моментом истины. И пока невозможно предвидеть, чем она обернется для Евросоюза. Положение тем более тревожное, что практические преимущества нынешней европейской всетерпимости, сама апелляция европейского мира к гуманистическим ценностям уже не находят теоретического обоснования в современной европейской мысли, по природе своей постсветской и постгуманитарной. Похоже, Евросоюз в самом деле торгует соблазном, особенно если учесть, что он бесцеремонно пользуется своими преимуществами для шантажа балканских стран. Впрочем, кто осудит его за это? 

Сербия

Не могу отделаться от впечатления, что, по крайней мере, в случае с Сербией в панславизме заключено гораздо больше истины, чем принято сегодня думать. Сербия, конечно, не Россия. Достаточно напомнить, что произошедшие почти одновременно битвы на Куликовом и Косовом поле предопределили прямо противоположные векторы их истории. Тем не менее структурно и типологически сербское и русское самосознание поразительно сходны. Есть параллели принципиальные. Первая сербская династия Неманичей, создавшая средневековую Сербскую империю, имела тесные связи с католическим Западом. За кратким расцветом последовал распад, многовековое турецкое иго и натиск католической Австро-Венгрии. Очень похоже на русскую историю, в которой русская Земля, как женственное начало, уступает себя западническому Царству, облекаясь в косвенные, превращенные формы идентичности. Если власть в России становится «демонстрацией инаковости» (Р. Вортман), то земля русская оправдывается ее небесным прообразом – Святой Русью.

В Сербии, как и в России, народный дух ищет себя в чем-то ином и чужом себе, по сей день мечется между западничеством и почвенничеством, причем, как и в России, самые европейски образованные люди оказываются и самыми убежденными почвенниками. Но национальная идея остается больше мечтой, чем мобилизующей силой. В отличие от русских сербы не объединяют под своей эгидой народы, но как бы буквально воспроизводят логику самоотчуждения, выделяя из себя все более отдаляющиеся от них этносы: хорватов, боснийцев, македонцев, теперь уже и черногорцев…  В любом случае история Сербии, как и история России, – неразрешимая драма. И главная пружина ее драматизма кроется в сопряжении славы (все-таки самый могущественный народ на Балканах) и смирения, заданного уже родовым моментом сербской истории. Этот присущий в особенности православным народам инстинкт смирения – не столько биологический, сколько именно нравственный – подарил нам расцвет Православия в поздний период монгольского ига. Он позволил сербам выжить под турками, только он и может помочь им выжить сегодня, в пору национального смятения и разброда. Краеугольный миф сербской истории – легенда о князе (в фольклоре царе) Лазаре, которому накануне битвы на Косовом поле Богоматерь прислала послание с вопросом: «Какое царство ты хочешь: небесное или земное?» И Лазарь выбрал небесное, ибо оно вечно, а все земное эфемерно. Оставим сентиментальность. Настоящую безопасность и победу (читай: спасение) дарит икономия смирения, воспитывающая необыкновенную чувствительность духа, способность в благодатном покаянии заглянуть в самый исток опыта (разве не сказано: «Царствие Божие – внутри вас»?) и, следовательно, способность упреждать события. Это умение нельзя добыть расчетом и рассуждением. Но оно доступно наказанному за гордыню и прошедшему путь искупления.
Западноевропейцы обычно видят в православной цивилизации образ архаического «подполья души» и высокомерно отворачиваются от него. Но разве не очевидно, что православный мир более чувствителен к духовному самосознанию личности, пусть и в ущерб рефлексии? Что славяне лучше понимают «просвещенную Европу», чем та – славян, и, не находя понимания на Западе, начинают перед ним «валять Ваньку»? Европейцы украдкой посмеиваются, но в действительности кто над кем здесь смеется?

Албания

Албанцы – уникальный в своем роде народ и национализм его уникальный,  апеллирующий к доисторическому прошлому, к незапамятной древности без привязки к мифологической или даже бытовой традиции.  Да и как привязать, если албанцы глубоко разделены и по конфессинальному признаку, и по языку, и по культурному укладу, а письменные памятники до 16 в. отсутствуют? Но такая позиция имеет для албанцев и большие удобства: можно объявить своей территорией хоть все Балканы, не обращая внимания на собственную разобщенность. Все культурные памятники Косово, согласно убеждению не только албанских обывателей, но и албанской Академии наук – тоже от албанцев, а если что среди них и разрушено, то исключительно из-за военных действий или самими сербами. Горячка мифотворчества с чистого листа не дает албанцам сомневаться в своей правоте. Еще ни один из них не был замечен в такой слабости. И теперь Гаагский трибунал оправдывает албанских военных преступников только по причине отсутствия свидетелей обвинения: среди албанцев таковых не сыщешь. Национализм забытой-выдуманной старины удобно сочетается с амнезией постмодернистской повседневности, а то и другое – с желанием прилепиться к какой-нибудь имперской махине. Любовь к Османам еще можно объяснить религиозными обстоятельствами. Труднее понять, почему в годы Второй Мировой войны албанские националисты прославляли глобальные устремления итальянских фашистов (оккупировавших тогда Албанию), а в наши дни готовы «идеологически разоружиться» перед американским и еэсовским ипериализмом. Тактическая уловка или свойство натуры? Скорее, искреннее преклонение перед силой, подсознательная (а может, и сознательная) завороженность насилием, ведь насилие – единственный способ разрешить врожденную национализму проблему дистопии, разлада между прошлым и настоящим, а равным образом неминуемого присутствия в себе «другого».

Повадки албанских националистов имеют, конечно, свою социальную почву. Албанская цивилизация выросла, главным образом, из уклада воинов-горцев, и традиции мужских союзов, отвергающие наслаждение, прославляющие храбрость и беспрекословное повиновение старшим, играют в ней определяющую роль. Между прочим, знаменитая итальянская мафия во многом обязана своим происхождением албанским переселенцам на Сицилии. Такая цивилизация, где ценится не рефлексия, а смелое до беззакония действие, прививает вкус к технической эффективности (сами технические средства, конечно, заимствуются извне) и обладает колоссальным потенциалом к экспансии, причем в виде, говоря современным языком, замкнутых «сетевых сообществ». Албанская диаспора – одна из самых обширных и влиятельных в мире.

Понятно, что женщина у албанцев традиционно исключена из публичной жизни, хотя именно она ведет хозяйство и воспитывает детей – как правило, многочисленных (еще один повод для албанской экспансии). И подобно тому, как женщина является невидимой основой албанского социума, весь этот социум остается «неопознанным расползающимся объектом» на карте мира. Проникновение албанцев в соседние страны есть, скорее, чисто эмпирический факт, лозунг Великой Албании не наполнен никаким идеологическим содержанием. Однако верно и то, что соседство православных сербов с их проповедью смирения, почитанием Богородицы и уважением к учености (недаром божественный патрон Сербии – святой Савва-просветитель)  служит особенно раздражающим фактором для албанского мира.

Адриатика

Есть на Балканах и еще один культурно-исторический уклад, представленный портовыми городами-государствами, среди которых первенствует Дубровник, а за ним идет целое семейство поддубровников, уменьшенных копий этой морской республики: Герцог-Нови, Котор, Будва, Ульцинь. Их общая мать – венецианская торговая империя, оплот католического влияния в этих местах. Балканы и вообще являются цивилизационной периферией, а адриатическая культура есть плод уже почти сознательного культивирования периферийности. Как природа отдыхает на детях, так многострадальная история Балкан отдыхает на городах Адриатики. Они и выглядят точь-в-точь как игрушечные города Средневековья: за высокими крепостными стенами сгрудились домики с одинаковыми красными крышами, вписанными сочными мазками в ультрамарин морской глади. Камерные ратуши и соборы, карликовые площади, узкие, червяком извивающиеся улочки. Это, так сказать, дачный вариант великих цивилизаций, очаровывающий духом жизнелюбия и непритязательной свободы. Жизнерадостные торговцы Адриатики потрясений не любили, как истинные негоцианты посредничали во всех делах, вполне сознательно  гордились своей открытостью всем культурным традициям, извлекали выгоду из равновесия политических сил региона и сумели скрестить коммерцию с крепкой моралью. В городской управе Дубровника стоит бюст образцового горожанина: богатый предприниматель из простонародья, прославившийся благочестием. На стенах управы строгие максимы:  Obliti privatorum publicum curate  (Забудь о личном, служи общему), в исторических хрониках благоразумные заповеди: «Торгуй всем, но ни за что не продавай свою свободу».  Между прочим, большинство жителей этих торговых республик были сербы-католики – культурные гибриды, позднее попавшие в хорваты.

Серьезность в торговле – игра в жизни. В местной архитектуре «под Венецию», во всех проявлениях местного художественного стиля неистребим привкус самоиронии, даже пародии, легкой насмешки над мирской славой. Случайно или нет, но в картинной галерее Дубровника висит на видном месте картина, изображающая встречу Александра Македонского с Диогеном Синопским, и героем картины является, конечно, знаменитый киник, изрекающий в ответ на предложение великого полководца помочь ему, свою знаменитую инвективу: «Не загораживай мне солнце».
Хорошо, весело, не отягощая себя историей, не обременяя себя национальной гордыней, без ошибок, но и без раскаяния жили пионеры глобализации на Адриатике – со всеми дружные, никому не родные. Одно плохо: жили в каком-то отдельном, бесплотном, вне-мирном мире. Вот и слиняли, растворились в морской дымке, предоставив свои игрушечные площади и жилища толпам любопытных чужаков.
В.В.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *