Главная страница » Публикации » Рецензия на книгу "Китайский город XI—ХIII вв.: экономическая и социальная жизнь"

Рецензия на книгу "Китайский город XI—ХIII вв.: экономическая и социальная жизнь"

«Недавно я обнаружил на старом диске подборку текстов, написанных в пору моей научной молодости. Эти тексты давно уже стали практически недоступными для широкого читателя, а некоторые из них вообще остались неопубликованными. Чтение их для меня представляет особенный интерес, но, надеюсь, они будут небезынтересны и для читателей сайта — хотя бы как документ давно прошедших времен. Разумеется, эти пробы пера помещены здесь в их изначальном виде, без малейших изменений. Вот один из старейших из этих текстов и, кажется, моя первая научная публикация: рецензия на книгу моего бессменного научного руководителя в студенческие годы Эмилии Павловны Стужиной.»
Владимир Малявин

 
Роль и место города в традиционной китайской цивилизации долгое время почти полностью выпадали из поля зрения синологов. В известной мере то объясняется тем, что имперская идеология вообще не знала различия между городом и деревней, а властители империи всегда апел­лировали к земледелию и деревенскому укладу как единственной закон­ной основе экономического и социального бытия Срединной империи. За последнее десятилетие, однако, интерес ученых к истории китайского города заметно возрос. Появилось несколько специальных исследований, посвященных развитию китайских городов, главным образом в эпоху позднего средневековья. Весомым вкладом в урбанистику восточного средневековья является рецензируемая монография Э. П. Стужиной — ре­зультат ее многолетних изысканий в области экономической и социальной истории сунского города. Это последняя работа Э. П. Стужиной, издан­ная посмертно. Нельзя не выразить благодарности коллегам  Э. П. Стужиной — 3. Г. Лапиной, Б. Н. Мельниченко и Н. И. Фоминой, взявшим на себя труд вычитки корректуры и составления указателей, и особенно ответственному редактору книги Г. Я. Смолину, снабдившему ее обшир­ным послесловием. Впрочем, перед нами не столько послесловие, сколько самостоятельный очерк истории китайских городов с III по XIII в., заслуживающий отдельного упоминания.


Сунский период не случайно привлек внимание Э. П. Стужиной. Это было время, когда в некоторых районах Китая (прежде всего в нижнем течении Янцзы) необычайно быстрыми темпами шел процесс урбанизации, когда в большинстве случаев решающую роль приобрели экономические импульсы развития городов и впервые явственно заявили о себе специ­фические черты городского уклада. Именно изучение развития сунских городов — развития наиболее динамичного за всю  историю Китая — предоставляет уникальные возможности для раскрытия тайны истори­ческой судьбы китайского города. В оценке последней можно руковод­ствоваться разными критериями. Количественные показатели урбани­зации в сунский период говорят об огромном весе и влиянии городского уклада в общественной жизни. По своим размерам и числу жителей, по интенсивности хозяйственного тонуса жизни даже провинциальные центры сунского Китая намного опережали крупнейшие столицы средне­вековой и ренессансной Европы. В отдельных местностях удельный вес горожан в общей массе населения достиг непревзойденного более в Китае уровня — 25% и выше. Господствующий класс приобретал все более отчетливо выраженный городской облик. Исследования социальной мобиль­ности в сунском Китае убеждают в том, что из более урбанизированных районов происходило соответственно большее число чиновников и обла­дателей ученых званий1. Нетрудно показать, что и китайским городам отнюдь не была чужда роль провозвестника нового. И тем не менее город в средневековом Китае не выступал как самостоятельная сила и антитеза деревни, в Китае не появилось столицы-метрополии, которая стала бы подлинным средоточием и символом китайской цивилизации (как это было, например, в древнем Риме или Вавилоне). Даже в новейших исследованиях «отсутствие различий между городом и деревней в со­циально-психологическом плане» объявляется отличительной особен­ностью традиционной культуры Китая2. Встречаются и более катего­ричные суждения. Так, американский антрополог Л. Ставер вообще отрицает «феномен урбанизации» в старом Китае3.
Монография Э. П. Стужиной посвящена выявлению базовых — экономических и социальных — факторов, определивших судьбу средне­векового китайского города. Она являет собой достойный итог научной деятельности этой талантливой исследовательницы, в котором воплощены все лучшие качества Э. П. Стужиной как ученого: научная скрупулез­ность и добросовестность; строгое и бережное отношение к источникам; рожденное превосходным знанием фактического материала чувство историзма; умение ставить наиболее коренные и актуальные проблемы исторического анализа. Большинство использованных в книге материа­лов добыты в результате сквозного чтения соответствующих глав «Исто­рии династии Сун», «Чернового свода основных документов сунской династии»,  энциклопедических трудов, общегосударственных и местных хроник, обширнейшего круга сочинений сунских современников и позд­нейших авторов; в изобилии привлечены данные эпиграфики, памятники изобразительного искусства и материальной культуры, произведения изящной словесности. Одним словом, перед нами не только первое в советской науке капитальное исследование о старом китайском городе, но и, пожалуй, самое фундированное среди изданий такого рода в мировой синологии. Автор отнюдь не склонен преуменьшать значение официаль­ных исторических сводов.

  1. Shiba Yoshinobu. Urbanisation and the Development  of Markets in the Lower Yangtse Valley. – Crisis and Prosperiti in Sung China (Tucson),1975, p.40-41
  2. См., например :F.W. Mote. The Transformation of Nanking, 1350-1400.- The City in Late Imperial China. Stanford, 1977, p. 103.
  3. L. Stover. The Cultural Ecology of  Chinese Cilvilisation. N.Y.1974, p.16.

Достаточно сказать, что впервые выполнен­ный ею полный перевод главы о торговых налогах в «Истории династии Сун» помещен приложением к основному тексту книги. Исчерпывающим образом использованы и данные книги Мэн Юаньлао о быте северосун-ской столицы Кайфына, сочинения Найдэвэна, У Цзыму, Чжоу Ми о южносунской столице Ханчжоу. Однако особенную ценность представляют неизвестные ранее науке сведения, извлеченные Э. П. Стужиной из трудов других частных писателей, например из исторических работ южносунского ученого Ли Синьчуаня, огромного собрания заметок Хун Мая «Пять сборников записок Жунчжая» и «Рассказы Ицзяня» и др. Текст книги удачно дополняют схемы, рисунки и со вкусом подобранные иллюстрации, в том числе редчайшие буддийские гравюры из Дуньхуанского фонда в Ленинграде. Правда, в отдельных схемах имеются неточности. Так, схема 6 (с. 104) не соответствует подлинному плану Ханчжоу, что явствует и из словесного описания города. Некото­рое недоумение вызывает схема 2 (с. 17). Подпись к ней сообщает: «План древнекитайского города». На самом деле перед нами план сунского Кайфына, действительно же древние китайские города, например столицы ханьской империи, имели иную планировку.


Книга содержит и подробный историографический раздел, где обсто­ятельно проанализированы взгляды современных китайских ученых. Автор разбирает дискуссию историков КНР о характере наемного труда, уровне развития торговли сунский период, дает взвешенную оценку научного вклада каждого из них. Учтены и критически осмыслены практически все публикации по сунской экономике и проблемам сунского города, вышедшие в свет до того момента, когда «культурная револю­ция» прервала научную деятельность в стране. К сожалению, неровно написана часть раздела, посвященная западной историографии. Полные и точные обзоры ряда работ европейских и американских синологов (Э. Балаша, Ж. Жернэ, Р. Хартвелла, 0. Шафера и др.) соседствуют с чрезмерно общими, а порой и вводящими в заблуждение оценками. Так, все представители немарксистского китаеведения на Западе, несмотря на зна­чительные расхождения между ними во взглядах, объявляются сторон­никами концепции «застойного традиционного общества» (с. 58). Броса­емый автором западным китаеведам упрек в том, что они «не обращают внимания на динамику социальных институтов, на развитие экономи­ческой структуры восточных городов» (с. 75), явно несправедлив, если иметь в виду, что большинство западных исследователей считают XI в. водоразделом между «средневековой» и «новой» историей Китая (не бу­дем сейчас говорить о правомерности такого деления), а некоторые из них говорят о «революции в производстве железа и угля»4 и «городской рево­люции»5 в эпоху Сун. Недостаточно отражены в книге и успехи япон­ской синологии. Правда, рецензируемая работа была закончена уже к 1974 г., и новейшие исследования о развитии сунского города, естест­венно, не были учтены автором.
Обзору источников и литературы в монографии предпослана ввод­ная глава, представляющая собой общий очерк истории развития китай­ского города с момента гибели ханьской империи до воцарения Сун (III—X вв.). Автор прослеживает эволюцию градостроительных прин­ципов и форм социальной организации торгово-ремесленного населения в городах раннесредневекового Китая. Нельзя не согласиться с выводом 0. П. Стужиной о том, что в танском городе, где ремесло и торговля были сосредоточены в пределах официально установленного рынка и до послед­них мелочей регламентировались властями, еще не существовало «спе­цифической социальной организации, характерной для города» (с. 34). Здесь же автор впервые намечает хронологические рамки раннефеодального периода в истории китайского города. Нижней его границей она считает рубеж V—VI вв., что подтверждено сейчас приведенными М. П. Крю­ковым сведениями об устройстве и быте столицы северовэйской державы Лояна6, хотя остается еще неясным положение в южнокитайских царст­вах. Верхняя граница раннефеодального периода в истории китайского города приходится, по мнению Э. П. Стужиной, на рубеж I тыс. п. э., тогда как для сферы аграрных отношений она датируется концом VIII в. (с. 39). Главными признаками перелома в истории города являются крах танской системы рынков и замкнутых кварталов и распыление торговли по всему городу. Вслед за Като Сигэси Э. П. Стужина относит распад квартальной системы к третьей четверти XI в, (с. 95). Между тем последние работы японских историков, появившиеся уже после написания рецензируемой книги, дают основания считать, что в наиболее интенсивно развивавшихся городах система кварталов пришла в полное расстройство уже в середине X в.7.

  1. К. Hartwell. A  Revolution in the Chinese Iron and Coal Industries during the Northern Sung, 960-1126  A.D. – « Jornal of Asian Studies»1962, vol. 21. №2.
    См. например: M. Elvin. The Pattern of the Chinese Past. Stanford, 1973. p. 175 -178
  2. См.: М. В. Крюков, Б. В. Малявин, М. П. Софрип-ос, Китайский этнос на порот средних веков. М., 1979, с. 117—120.

Исследования же организации пра­вящего класса в переходный от Тан к Сун период показывают, что ломка танского общественного строя также произошла в X в.8. В слете этих данных вопрос о верхней границе раннесредневекового периода в истории китайского города нуждается в дальнейшем уточнении.
Третья глава монографии посвящена основным аспектам развития сунского города и взаимоотношениям государства и естественно скла­дывавшихся форм социально-экономической организации торгово-ремесленного населения. О широте и важности поднимаемых в ней проблем дают представление заголовки входящих в нее разделов: «Развитие городов и городская политика государства», «Кайфын и Ханчжоу в XI — XIII вв.», «Городское ремесло и его организация», «Наемный труд в горо­дском ремесле», «Политика властей в области ремесленного производ­ства», «Городской монастырь и город». Из массы содержащихся в этих разделах интересных и ценных наблюдений отметим лишь некоторые общие выводы принципиального характера. Прежде всего Э. П. Стужина убедительно показывает несостоятельность высказывавшихся в научной литературе утверждений о незначительности роли ремесла в жизни сунских городов. Множество собранных ею из разных источников сведений о развитии железоделательного, шелкоткацкого, фарфорового, оружейного производства, кораблестроения и других видов ремесла, данных о сущест­вовании в городах целых торгово-ремесленных кварталов и посадов неопровержимо свидетельствуют о том, что ремесло являлось питатель­ной средой, подлинным фундаментом развития даже крупных полити­ческих центров сунского Китая. Большое значение имеет и вывод автора о том, что наемный труд в сунских городах не выходил за рамки феодаль­ного способа производства. В частном ремесле наем носил спорадиче­ский характер, а в казенном — откровенно принудительный. Внима­ние читателей несомненно привлекут и материалы о деятельности буд­дийских монастырей. На примере крупнейшего монастыря Кайфына Сянгосы автор показывает, насколько тесно буддийская сангха срослась с городом, став органической и важной частью городского уклада, эконо­мической жизни городов. Приведенные в книге данные позволяют в новом свете оценить известную версию о так называемом «упадке буддизма», наступившем после IX в. Речь идет, очевидно, не об упадке буддизма как института, ибо позиции сангхи в обществе не только не ослабели, но еще более упрочились, а о подчинении религиозной миссии сангхи пра­ктическим интересам различных слоев населения.
Автор выделяет следующие характерные черты сунского города: «расположение на государственной земле, полное отсутствие городской общины и самоуправления; деление городов на административные рай­оны и кварталы со строгим подчинением властям; контроль государства над всеми формами торгово-ремесленной деятельности» (с. 94). В свете этих особенностей урбанизации в средневековом Китае особую остроту приобретает проблема статуса и эволюции торгово-ремесленных объеди­нений — ханов. Относя возникновение цеха «как социальной ячейки города, как узкой корпоративной организации» к XI н., автор следует

  1. Кида Тисзй. Со дай-но тоси кэпкю-о мэгуру сюмондай (Взгляд на проблемы изучения сунского города). — «Тоёси кэпкго».   1978,  т.   37,   Л1″ 2,  с.   118.
  2. D.G. Jonson. The Madieval Chinese Oligarchy. Boulder, 1977, р.  141—148.

предложенной в 30-х годах гипотезе Като Сигэси. По мнению японского историка, в танское время хан представлял собой территориальную общность ремесленников и торговцев одного рыночного ряда и ‘корпо­ративные функции хана ограничивались совместными богослужениями его членов, С крахом танcкой системы рынков профессиональные группы оказались вынужденными самостоятельно отстаивать право на монопо­лию в своей узкой сфере производства и сбыта продукции. Ханы искали защиты у властей, которые рассматривали их как источник обогащения и наложили на них ряд обременительных повинностей. Введенный прави­тельством н 70-х годах XI в. налог, освобождающий от хановой повин­ности, стал своеобразным откупом, который власти брали с ханов в обмен на гарантии их монополии. В итоге главными функциями ханов сунского времени Като Сигэси считал кооперацию, обеспечение своих монополь­ных прав и службу правительству9. Последняя из названных Като Сигэси функций не вызывает сомнений. Приведенные в рецензируемой книге многочисленные свидетельства источников со всей очевидностью демон­стрируют полную подчиненность профессиональных объединений чинов­ничьей администрации, даже в принудительном порядке учреждавшей ханы для всех групп городского населения. Что же касается первых двух функций, то аргументы в пользу их существования следует рас­смотреть внимательнее, тем более что речь идет о базовых факторах социального развития города — об уровне сплоченности и силе профес­сиональных корпораций.В первую очередь бросается в глаза недифференцированность, мно­гозначность социальной терминологии, в частности понятия хан, по-преж­нему означавшего и торговый ряд, и административно-фискальную еди­ницу, и (но мнению Като Сигэси и Э. П. Стужиной) цеховую корпорацию. Разумеется, историк обязан с вниманием отнестись к подобной путанице (что и делает автор), но все же она несомненно ужо есть факт социальной жизни, наводящий на мысль о неспособности цехов отчетливо и недву­смысленно заявить о себе. Автор признает, что в сунских городах «внецеховое ремесло было в регламентациях однородно с цеховым» (с. 126), что «не цех, а семья ремесленников или индивидуальные мастера прятали тайны мастерства от своих собратьев по профессии и от членов своего цеха» (с.128). Известны также факты значительной имущественной дифференциации и антагонизма между «высшими» и «низшими» дворами внутри хана (с. 297). Так, в чайном хане Кайфына десяток богатых семей диктовал свои условия менее зажиточным членам хана и обогащался за их счет10. Тезис о цеховой монополии основан только на косвенных свидетельст­вах. Единственное упоминание о ней связано с деятельностью маклер­ской конторы оптовых торговцев рисом в Ханчжоу (см. с. 187). Кстати, из цитируемых на этой же странице слов У Цзыму явствует, что в южно-сунской столице никто не обладал полной монополией на продажу риса, а приводимые чуть ниже сведения о существовании в Ханчжоу «цеховой иерархии» и первенстве рисового хана в оригинале отсутствуют. Не под­крепляются конкретными данными утверждения Э. П. Стужиной о взаимо­помощи и сплоченности членов ханов (см. с. 129). Единственный приво­димый ею в подтверждение этого пример ничего не доказывает, поскольку в тексте Мэн Юанлао говорится не о «членах хана», как сказано в пере­воде, а просто о «всех людях» (см. с. 129). Э. П. Стужина (и Г. Я. Смолин в послесловии) упоминает о петициях ханов к властям, но ни она, ни, насколько мне известно, другие исследователи не приводят фактов такого рода. Правда, известны ходатайства к правительству Ван Аньши об учреж­дении налога, освобождающего от хановых повинностей. Однако просьбы эти исходили не от ханов, а от индивидуальных лиц. Может быть, прав К. Джеффкот, когда он утверждает, что членство в хане было не более чем фактом государственной регистрации11?
Высказанные здесь замечания не противоречат общей концепции Э. П. Стужиной. Они вполне согласуются с главным ее выводом о том, что в сунском городе «не складывалось условий для появления специфи­ческих городских институтов и правовых норм» (с. 150). Эталоном «город­ской специфики» в данном случае служит средневековый европейский город. Можно спросить, однако: насколько ссылки на европейский город, встречающиеся в книге, помогают понять историческую судьбу города китайского? В подобных ссылках чувствуется стремление оттолкнуться от неких «классических» стереотипов, на самом деле не свойственных не только Востоку, но и многим районам Западной Европы. Как показал, например, Ж. Эер, города Италии даже во времена Ромео и Джульетты в социальном отношении составляли одно целое с окружающей их сель­ской местностью 12. Если верить, что складывание цеховых институтов стимулировало развитие феодального города, то приходится признать, что в Китае период наиболее бурного роста городов не знал подобных стимулов. И наоборот, оформление цехового права с XVI в. приходится, судя по всему, на эпоху относительной стагнации городов 13. Перед нами в конечном счете стоит задача найти не только негативные (с точки зре­ния европейской модели), но и позитивные, имманентные китайскому городу характеристики его исторического развития. Но прежде всего обратимся к содержанию остальных глав книги.
Глава о торговле в сунском Китае открывается красочным и увле­кательным описанием городской торговли, превратившейся к тому вре­мени в постоянный и навязчивый фон жизни городов. Автор воскрешает картины оживленной толчеи в увеселительных кварталах и на ночных рынках, многолюдья улиц, наполненных криками тысяч бродячих тор­говцев и зазывал, с множеством кабачков и закусочных. Тщательно и со знанием предмета описаны и повседневный стол рядовых горожан, и деликатесы, предлагавшиеся в дорогих ресторанах богачам-гурманам.
Вторая часть главы посвящена межрегиональной торговле. На ос­нове скрупулезного анализа сведений о суммах торгового налога, взи­мавшегося в городах, автор приходит к важным выводам о формировании в сунском Китае крупных центров межрегиональной торговли, о быстром увеличении объема торговли в центральных и южных областях страны. Вместе с тем автор отмечает изолированность отдельных экономических макрорегионов (Севера, Юго-Запада, Юго-Востока, крайнего Юга) и тот факт, что Янцзы еще не стала основной торговой магистралью. Эти заме­чания во многом позволяют лучше понять роль крупных городов средне-искового Китая, развивавшихся скорее как обособленные региональные центры.

Уличные персонажи, XI в.
Уличные персонажи, XI в.
  1. Като    Сигэси.   Чжунго   цзинцзиши   каочжэн   (Разысканиия  по   экономической истории Китая).  Пекин,  1962, т.  1, с. 355—359.
  2. Там же, с. 356.

сколько мне известно, другие исследователи не приводят фактов такого рода. Правда, известны ходатайства к правительству Ван Аныпи об учреж­дении налога, освобождающего от хановых повинностей. Однако просьбы эти исходили не от ханов, а от индивидуальных лиц. Может быть, прав К. Джеффкот, когда он утверждает, что членство в хане было не более чем фактом государственной регистрации11?
Высказанные здесь замечания не противоречат общей концепции Э. П. Стужиной. Они вполне согласуются с главным ее выводом о том, что в сунском городе «не складывалось условий для появления специфи­ческих городских институтов и правовых норм» (с. 150). Эталоном «город­ской специфики» в данном случае служит средневековый европейский город. Можно спросить, однако: насколько ссылки на европейский город, встречающиеся в книге, помогают понять историческую судьбу города китайского? В подобных ссылках чувствуется стремление оттолкнуться от неких «классических» стереотипов, на самом деле не свойственных не только Востоку, но и многим районам Западной Европы. Как показал, например, Ж. Эер, города Италии даже во времена Ромео и Джульетты в социальном отношении составляли одно целое с окружающей их сель­ской местностью 12. Если верить, что складывание цеховых институтов стимулировало развитие феодального города, то приходится признать, что в Китае период наиболее бурного роста городов не знал подобных стимулов. И наоборот, оформление цехового права с XVI в. приходится, судя по всему, на эпоху относительной стагнации городов 13. Перед нами в конечном счете стоит задача найти не только негативные (с точки зре­ния европейской модели), но и позитивные, имманентные китайскому городу характеристики его исторического развития. Но прежде всего обратимся к содержанию остальных глав книги.
Глава о торговле в сунском Китае открывается красочным и увле­кательным описанием городской торговли, превратившейся к тому вре­мени в постоянный и навязчивый фон жизни городов. Автор воскрешает картины оживленной толчеи в увеселительных кварталах и на ночных рынках, многолюдья улиц, наполненных криками тысяч бродячих тор­говцев и зазывал, с множеством кабачков и закусочных. Тщательно и со знанием предмета описаны и повседневный стол рядовых горожан, и деликатесы, предлагавшиеся в дорогих ресторанах богачам-гурманам.
Вторая часть главы посвящена межрегиональной торговле. На ос­нове скрупулезного анализа сведений о суммах торгового налога, взи­мавшегося в городах, автор приходит к важным выводам о формировании в сунском Китае крупных центров межрегиональной торговли, о быстром увеличении объема торговли в центральных и южных областях страны. Вместе с тем автор отмечает изолированность отдельных экономических макрорегионов (Севера, Юго-Запада, Юго-Востока, крайнего Юга) и тот факт, что Янцзы еще не стала основной торговой магистралью. Эти заме­чания во многом позволяют лучше понять роль крупных городов средне-искового Китая, развивавшихся скорее как обособленные региональные центры.
Две последние главы посвящены торговым налогам и монетной политике правительства. Несмотря на их сравнительно небольшой объем, они содержат исчерпывающий и подкрепленный большим количеством исчерпывающий и подкрепленный большим количеством свежих данных обзор структуры торговых налогов и ее эволюции в XI — XIII вв., торгового и монетного законодательства в сунском Китае. На новом материале Э. II. Стужина раскрывает выявленный ею ранее на примере городской политики властей курс императорского государства на всестороннее регулирование экономической жизни и перераспреде­ление в пользу казны доходов от торговли.

  1. С. Jeffcott. Government and the Distribution System in Sung Cities.- «Papers on Far Eastern History». 1970, №2, р. 141.
  2. J. Heers. Family Clans in the Middle Ages: a Study of Political and Social Structures in Urban Areas. Amsterdam, 1977.
  3. W.G. Skinner. Urban Development in Imperial China.- The City in Late Imperial China. Stanford, 1977, p.28.

Последняя тема,  тема  всеобъемлющего бюрократического контроля, отрицательно сказавшегося на урбанизации, проходит через всю книгу. Э.   П.   Стужина  представила  внушительное число свидетельств  бесцере­монного диктата администрации города, начиная с разорительных поборов и кончая откровенным  грабежом.  «Рост городов в Китае ХI—ХШ   вв. совпал  с   укреплением   феодальной   централизованной  власти,   развитие которой  привело   к  полному  утверждению  государственного   регулиро­вания ремесла и торговли», — таково заключение автора (с. 90), которое, надо думать, положит конец попыткам сторонников гипотезы китайского Ренессанса обосновывать свои взгляды ссылками на внешний блеск сунских городов. Вопрос в том, имеем ли мы дело с простым «совпадением» двух различных и даже противоборствовавших тенденций или с двумя сторонами единого процесса. В конце концов каким бы тяжелым ни был контроль  имперского   государства,   он  не  остановил  стихийного   роста городов. Разгадка заключается в том, что сунские власти рассматривали торговлю и ремесло прежде всего как источник обогащения. Общая тен­денция   политики   властей   характеризовалась   поисками   нового   modus vivendi империи   и   естественно   развивавшегося     городского   уклада, поисками, которые вели к ослаблению государственного регулирования экономической и социальной Жизни. Конечно, но обходилось и без попы­ток противодействия  этой тенденции,  как было,  например,   при   Ван Аньши.   Однако        Э.   П.   Стужина  справедливо  видит  неудачу торговой реформы Ван Аньши в том, что она была «искусственной попыткой уси­лить роль государства в экономике» и проводилась «вопреки закономер­ным процессам исторического развития» (с. 216). Не должны обманывать нас и официальные инвективы против купечества. Автор приводит немало сведений о вовлеченности чиновничества в торговлю. За этим, в сущности, стоит негласный, но прочный союз бюрократии с торговой верхушкой города. Оттого власти далеко не всегда могли добиться желаемого конт­роля над торговлей на местах. Истории северосунской столицы Кайфына может  служить  наглядным  примером  фактической  «капитуляции»  пра­вительства  перед  стихией  городской жизни14.   Беззащитность  горожан перед имперской администрацией также не была абсолютной. Например, когда в 1059 г. правитель Сянчжоу Чжоу Чжань велел снести загора­живавшие главную улицу города лавки, богатые купцы города   обвинили его в том, что он «притесняет народ», и добились смещения неугодного правителя15.   Можно   не   сомневаться,   что   многим  другим  чиновникам, дабы избежать участи Чжоу Чжаня, приходилось считаться с интересами верхов местного общества. Не будет ли в таком случае более плодотвор­ным  искать  смысл  истории сунского  города не  в    его    противоборстве с имперской  государственностью  (как склонен считать  Г.   Я.   Смолин, см. с. 292), но в их взаимной адаптации, которая привела, с одной стороны, к перестройке рядов господствующего класса за счет притока верхушки горожан, с другой — к интеграции города нового типа в существующую политическую структуру? Город креп и развивался под крылом импер­ской администрации, но развивался ценой потери своей самостоятель­ности.
Соседство городской стихии и осенявшего ее формального порядка империи заметно во всех чертах уклада и быта средневековых китайских городов. Оно запечатлелось в истории городов, экономическая значимость которых всегда была прочно связана с их политическим статусом. Оно заметно в их облике, где символика империи, символика расчерченной в пространстве вечности, сочеталась с торжеством узкопрактического взгляда на жизнь и лихорадочным стремлением к демонстрации своего сиюминутного преуспеяния. Оно отразилось, наконец, в сознании сунских современников, открывших прелести городской жизни, но вос­певших ее эфемерность. К изучению взаимодействия двух этих начал в историческом развитии китайских городов исследователи только еще приступили. И книга Э. П. Стужиной заложила для этого прочный фундамент.

  1. Этот вопрос., хотя и не исчерпывающим образом, рассмотрен в г.татье Э. Кракке (Е.А. Krake, Jr.): Sung K’ai- feng: Progmatic Metropolis and Formalistic Capital. —  Crisis and Prosperity in Sung China. Tucson,1975, р. 49—70.
  2. Би Юань. Сюй цзычжи тунцзянь {Продолжение «Всепроницающего зерцала, управлению помогающего»). Шанхай, 1957, с. 1420.
Expo-2010

Прочитал сейчас этот давний текст, и мне захотелось поместить здесь написанный много лет спустя пассаж о том, что стало – или может стать – с городской стихией в современном глобализирующемся Китае. Вот такая получилась перекличка мнений длиной в несколько десятилетий моей жизни.

В.М.

…Сама жизнь подсказала формы бытования китайской культуры в глобальном контксте. Самой очевидной и универсальной среди них стало явление, именуемое по-английски, «чайнатаун» или «китайский квартал». Без таких кварталов уже не обходится, кажется, ни один мегаполис на планете. Что такое чайнатаун? В сущности – фабрика культурного творчества, где культура уже не прислуживает идеологии и политике, а сама устраивает жизнь по своей воле сообразно требованиям рынка, моды и т.п.. На наших глазах вырастает деполитизированный Китай, в котором китайский социум возвращается  к стихийным основам своего быта, представленного, как и подобает в глобальном мире, в его фантазийном, одновременно экзотическом и стереотипном, даже гротескно утрированном виде. В творимой здесь виртуальной идентичности «китайского мира» от  китайской кухни и мебели до китайских увеселений, фильмов про «кунгфу» и прочей «китайщины»  нет ни идей, ни догм, ни привязанности к прошлому,  ни даже упований на будущее. Здесь царит динамизм «жизнетворчества», сплетающий  все явления жизни в  тело – по-драконьи тянущегося и извивающегося –  по-праздничному яркого и богатого народного быта. Здесь есть только жизненные подробности,  конкретные «моменты» существования – одновременно зрелищные и доходные, ибо здесь каждая вещь, будучи обращенной в знак, и выставляется напоказ, и потребляется. Чайнатаун – мир эстетически созерцаемой мимолетности, новое издание традиционного идеала «красоты быстротечности жизни». Ибо Восток знает, что нет ничего долговечнее хрупкости этого мира.
Официальный Китай знает, что носит в своем чреве чайнатаун и пока еще пытается скрыть его присутствие, в крайнем случае – свести его существование к трюизму. Но по мере становления «большого Китая» становится все более заметным и этот «безыдейный» субстрат китайской цивилизации. Впрочем, чайнатаун не имеет политических целей и едва ли  взорвет китайскую державность. Скорее, заново подтвержденный разрыв  между «зрелищем жизни» и жизненной действительностью, на котором стоит нынешняя  глобальность, позволят сохраниться традиционному китайскому жизнепониманию с его парадоксальным, но по-своему органичным сцеплением неизменной нормы и бесконечно изменчивого маневра. Да и сам чайнатаун есть не что иное, как мир внутри мира: он не может существовать без внешней,  политизированной  среды. Победа чайнатауна означала бы забавное  перевертывание китайского миросозерцания: «державность» перешла бы на положение едва заметной периферии, а  на переднем плане оказалась бы виртуальная  «повседневность», прежде скрываемая политическими мифами.
Что можно предсказать с уверенностью, так это  внедрение  китайского  «дракона», то есть бесконечно струящейся, как само время,  жизненной лавы «чайнатауна» в ткань всемирной глобальности. Сто лет назад Мережковский пророчествовал о том, что когда-нибудь американцы опознают в себе китайцев, крайний Восток сойдется с крайним Западом, и на земле воцарится  всеобщая Небесная империя – один «всечеловеческий улей». Аморфное, чисто функциональное, лишенное всякой монументальности пространство китайского города – эта бездна Хаоса, обжитая человеком, – в самом деле напоминает мир «одноэтажной Америки» – не города и не деревни, а какого-то бесконечно тянущегося пригорода, где не на чем остановиться взору, ибо там все сделано с расчетом на удобное «функционирование», и человек соприкасается с миром в точках «функциональной деятельности»: в местах для увеселений, торговых или деловых центрах и т.п. В этом мире внешнее и внутреннее поменялись местами: с экранов телевизоров, заменивших публичное пространство, в дома обывателей сходит частная жизнь, а, посещение торгового комплекса стало пародией мистического посвящения.
 

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

0 комментариев

  1. Очень интересно. Любопытно увидеть всю книгу целиком. Ведь именно в городе, как и в деревне, и в поле, и на дороге сходятся вместе все принципы организации пространства, полностью раскрывает себя стихия народной жизни, выстраиваются иерархические структуры приближенности и отдаленности, соединяются и переливаются всеми гранями разные противоположности одних и тех же начал. В городе крестьянин и император живут вместе, и одновременно — раздельно, в чистом поле встречается земля и небо, разбойник и служитель, сменяются времена года, на дороге сходится мудрец-отшельник и высокопоставленный человек, монета отыскивает хозяина, в деревне раскрывается генеалогическое дерево каждой семьи.

  2. Очень интересно. Любопытно увидеть всю книгу целиком. Ведь именно в городе, как и в деревне, и в поле, и на дороге сходятся вместе все принципы организации пространства, полностью раскрывает себя стихия народной жизни, выстраиваются иерархические структуры приближенности и отдаленности, соединяются и переливаются всеми гранями разные противоположности одних и тех же начал. В городе крестьянин и император живут вместе, и одновременно — раздельно, в чистом поле встречается земля и небо, разбойник и служитель, сменяются времена года, на дороге сходится мудрец-отшельник и высокопоставленный человек, монета отыскивает хозяина, в деревне раскрывается генеалогическое дерево каждой семьи.

  3. Очень интересно. Любопытно увидеть всю книгу целиком. Ведь именно в городе, как и в деревне, и в поле, и на дороге сходятся вместе все принципы организации пространства, полностью раскрывает себя стихия народной жизни, выстраиваются иерархические структуры приближенности и отдаленности, соединяются и переливаются всеми гранями разные противоположности одних и тех же начал. В городе крестьянин и император живут вместе, и одновременно — раздельно, в чистом поле встречается земля и небо, разбойник и служитель, сменяются времена года, на дороге сходится мудрец-отшельник и высокопоставленный человек, монета отыскивает хозяина, в деревне раскрывается генеалогическое дерево каждой семьи.

  4. Рекомендуется проводить хирургическое лечение гипоспадии у детей в возрасте
    от 6 месяцев и до 2-х лет.
    Если же заболевание не была вылечено еще в младенчестве, то лечение гипоспадии можно проводить в любом возрасте.
    Иссечение кожицы может выполняться в любом детском возрасте, но желательно до начала полового созревания.
    При эрекции и во время полового созревания искривление увеличивается.
    В это время формируется МПС у мальчиков,
    и женщина должна особенно остерегаться любых инфекций, стрессов, нагрузок и т.
    п.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *