Главная страница » Публикации » Предисловие к книге Тайцзицюань
| |

Предисловие к книге Тайцзицюань

Тайцзицюань, что значит по-китайски Кулак Великого Предела, понимают в мире по-разному, и даже среди любителей этого диковинного плода китайской культуры многие, если не подавляющее большинство, имеют о нем весьма искаженное или поверхностное представление. Для большинства тайцзицюань — явление физической культуры, разновидность гимнастики, позволяющей всегда быть в хорошей форме и в бодром, рабочем настроении. Некоторые ищут в тайцзицюань идеальную технику рукопашного боя, секрет  силы и могущества. И те, и другие в общем не так уж далеки от истины, но всей правды о тайцзицюань и даже, можно сказать, ее истинного смысла они не знают. Лишь очень немногие и притом далеко не сразу способны видеть в тайцзицюань совершенно самоценную, не нуждающуюся в каких-либо внешних оправданиях и даже способах применения форму идеальной жизни, т.е. жизни, озаренной внутренним светом сознания и с полной сознательностью проживаемой, а потому дарующей чистую, трезвую радость. Они ищут то, что отсутствует в опыте и знании, в сущности — невозможное, но именно по этой причине преследующее человека с неизбежностью ветра, веющего в небесной выси, или морского прибоя, накатывающегося на берег. Один из самых авторитетных мастеров тайцзицюань в Китае, Ли Ясюань, говорил:

«Занимаясь гунфу, я ищу великое расслабление и великую мягкость, ищу образ пустоты и самоотсутствия, ищу духовной сообщительности и неизмеримых превращений».

Что такое «великое расслабление и великая мягкость»? И тем более «образ пустоты и самоотсутствия»? Какой от них прок? Есть ли что-то в нашей повседневной жизни, в наших умственных и телесных привычках, которые мы наработали в себе, чтобы выжить в миру, что помогало бы нам в странном поиске, о котором говорит Ли Ясюань? Боюсь, что ничего. Тут нужно каким-то образом полностью обновиться или, как говорят мастера тайцзицюань, «сменить свое нутро». Оставить все, чтобы… все получить. И даже получить, прямо согласно евангельскому завету, больше, чем оставил. Речь идет об искании невозможного, которое именно вследствие своей предельной простоты и естественности не может не быть в высшей степени возможным. Короче говоря, нет ничего труднее предельной простоты. Вот и выпутывайся из этой головомки.

Для чего человеку этот поиск невозможной неизбежности? Честно говоря, я и сам хотел бы это знать. Знаю только, что можно избежать чего угодно, но только не этого. А главное, стремление испытать себя, пределы своих возможностей, не покоряя мир силой, а, напротив, впуская его в себя, входя в гармонию с ним, — а ведь только так можно понимать призыв к «великому расслаблению» — ведет нас к глубочайшей правде жизни и притом жизни в ее высшем человеческом проявлении. Истинно человечное в нас и есть искание чего-то вне- и над-  человеческого, самой инаковости в человеческом, иного образа человека, познание «неизмеримых превращений», открывающихся тому, кто открылся бездонной глуби бытия. Подлинный смысл и предназначение человеческого начала в нас, как прямо сказано в классических текстах тайцзицюань, есть стяжание жизни, озаренной «божественной просветленностью».  Эта цель сближает людей лучше всех отвлеченных понятий и ценностей. Она — подлинно всечеловеческая, ибо дает ощутить взимную близость всех проявлений человеческого за пределами людских усилий: нечто одновременно недостижимое и родное. Так познаешь подлинный смысл заповеди о любви к ближнему. Любви, питаемой тем, чем никто не владеет.

Тайцзицюань — лишь специфически китайское проявление или, если угодно, оформление этой общечеловеческой правды, которая может иметь множество других культурно обусловленных (а других в истории не бывает) проявлений. К примеру, несомненным сходством и даже, можно сказать, глубинным родством с тайцзицюань обладает школа рукопашного боя А.А. Шевцова, продолжающая некоторые традиции русской народной культуры.

Теперь попробуем поговорить о нашем предмете — раз уж без него нельзя —  в более спокойном и практичном ключе. Почему нужно обрести новое видение мира? Потому что наши органы чувств очевидным образом способны нас обманывать, а зависимость от них делает нас страшно несвободными, ослепленными, превращает нас в рабов страстей. Если бы мы ограничивались восприятием как таковым, это было бы еще полбеды. Но мы всегда видим мир через призму совершенно определенных идей, понятий, ценностей и выводим из этого явно предвзятого взгляда идеалы и нормы своей жизни. Нетрудно увидеть, что на этом более чем шатком основании стоит вся современная цивилизация. Люди ищут жизненные ориентиры, приписывая явлениям совершенно произвольные нравственные или эстетические значения, хотя с древности известно, что вещи сами по себе не хороши и не плохи и только способ их использования делает их такими. Древние даосы призывали «не смотреть глазами и не слушать ушами», «завалить дыры сознания», одним словом — не искать опоры в чувственном восприятии. Что же, они хотели лишить людей всякой ориентации в мире? Как раз наоборот! Отказываясь от внешних — обманных — ориентиров, сбрасывая с себя тяжкое бремя лжи, навязываемое «цивилизованным обществом», и так возвращаясь к первозданной чистоте своей природы, мы счастливым образом  обретаем способность быть как раз  адекватными действительности, которая просто есть «здесь и сейчас» и, следовательно, постоянно изменяется. Мы живем тогда в мире, по слову тех же даосов, как зародыш в материнской утробе или «Адам в раю»: мы наслаждаемся «небесной» полнотой бытия.

Мы без остатка открыты миру, но пребываем в полной безопасности абсолютно внутреннего, укромного пространства.

Зародыш в утробе, первочеловек в раю: прекрасные образы! Ибо мы возвращаемся к состоянию до рождения Homo Sapiens’a или «грехопадения», сообщаемся с миром напрямую, до рефлексии и противостояния субъекта и объекта. Это и есть наша, как говорили даосы, «изначальная природа». В этом мире, еще не имеющем протяженности и длительности, есть только отношение и действие, скорее даже чистая действенность,  некий абсолютный удар, пронизывающий все планы бытия. Это — реальность. Принять ее отвлеченно, силами только интеллекта нелегко. Порой, в качестве отцовского назидания, приходится прибегать к непосредственному воздействию, все к тому же удару, чтобы напомнить несмышленому или забывчимому сыну человеческому о реальности его жизни. И пусть даже иным, как говорится, «хоть кол на голове теши»,  есть и такие, кто несет в себе неутолимую жажду познания правды.

Вот, кажется, я и нашел ответ на этот смущающий душу вопрос: для чего тайцзицюань? Для того, кто стремится не просто «быть собой», но открыть правду в себе, цель оправдывает себя настолько, что даже не нуждается в средствах, не ищет себе применения. Тот, кто узнал истину, не спрашивает себя, для чего она ему нужна. Он может сказать только, что так устроены мы, наша жизнь, наше сознание. В таком случае мы можем сказать, что тайцзицюань сама по себе, быть может, и не имеет особенной ценности, но она чрезвычайно ценна в той мере, в какой вносит смысл в нашу жизнь. Но тогда справедливо и обратное утверждение: наша жизнь значима и ценна для нас в той мере, в какой она является поприщем для тайцзицюань. Жизнь и тайцзицюань — две стороны одного Пути. Они друг другу служат и, в сущности, не могут существовать порознь. Вот и современный мастер тайцзицюань Чжан Цюаньлян заявляет, что для него тайцзицюань — это «искусство развязывания всех узлов жизни».

Примечательное слово: развязывание. Тайцзицюань следует числить по разряду не просто, как раньше говорили, свободных искусств, но искусств освобождающих, соединяющих творчество и жизнь в едином порыве жизнетворчества, «живой жизни».  В этом деле есть секрет, который не сводится ни к знанию, ни к техническому умению. О нем кратко, но точно сообщает афоризм «Дао-Дэ цзина»: «Мудрый развязывает все узлы до того, как они завяжутся». Очень точное описание предела — предела как истока — освобожденности, наполненности сердца правдой, которая обеспечивает сознанию полный иммунитет против грязи и убожества вокруг.  В современном мире опошленных истин и роботизированных техник тайцзицюань открывает новый простор для человеческой свободы, пусть даже в этой свободе почти не видно доброго старого «гуманизма».

Тайцзицюань — это философия жизни и основа образования для постгуманитарной эпохи, умеющей ценить в человеке «инаковое», иноческое — и всечеловеческое.

До сих пор крайне редки книги, в которых традиция тайцзицюань была бы представлена во всей полноте и богатстве ее смыслов. Почти вся литература об этом предмете делится на две категории. С одной стороны, мы имеем педантичные, формальные описания принципов и приемов тайцзицюань, оставляющие неподготовленного читателя в неведении относительно того, для чего надо соблюдать все эти многочисленные, малопонятные и часто кажущиеся слишком мелочными правила. Такого рода описания особенно характерны для китайских учителей тайцзицюань, озабоченных в первую очередь репутацией и славой своей школы. С другой стороны, можно встретить, хотя значительно реже, сочинения, представляющие собой, так сказать, импровизации, даже свободные фантазии на темы тайцзицюань. Их авторы мечтают о спонтанном осуществлении идеалов тайцзицюань за пределами школьной формалистики. Как нетрудно догадаться, эти люди обычно живут на Западе и о тайцзицюань имеют довольно смутное, окутанное романтическим флером представление. Вот характерный отзыв, принадлежащий далеко не легкомысленному автору:

«Сегодня я проходил мимо (книжного магазина) «Шамбала Букс». Там было много книг о тайцзицюань, его философии, истории, связи с «Книгой Перемен» и как триграммы соотносятся с движениями и еще рассказы о том, как каждое движение укрепляет тот или другой меридиан, толкования классиков, рассказы про Инь-Ян. Все это занимательные интеллектуальные упражнения, но какая куча хлама! Тайцзицюань в нем умирает. Мы сами даем ему жизнь. Если мы не открываем то, что открыли основоположники этого искусства, оно умирает».

Суждение, возможно, излишне резкое в части осуждения литературных описаний тайцзицюань. Никакое искусство или даже какая бы то ни было практика не могут быть чистой импровизацией. Они предполагают определенный репертуар понятий и правил. Китайские мастера боевых искусств часто говорят, что 40% умения передается от учителя к ученику в словах. Резонно предположить, что, по крайней мере, эта часть мастерства может быть предметом литературы. Вопрос в том, о чем повествует эта литература. Можно понять недоумение и даже раздражение автора приведенной цитаты. Изложения тайцзицюань, как и вся традиционная словесность Китая, отличают две не самые приятные особенности: они немногословны и туманны, сводятся, в  сущности, к набору афоризмов и в то же время поразительно однообразны и изобилуют буквальными повторениями. Недаром Вольтер шутливо заметил, что из всех народов мира китайцы написали больше всех, чтобы сказать меньше всех. Но Вольтер и не подозревал, как он был близок к истине! Все понятия и все сообщения в китайской традиции столь подозрительно равнозначимы и даже как бы перетекают друг в друга, как бы друг друга пронизывают оттого, что они относятся к некоему беспредметному, дорефлективному, именно: не-сказуемому истоку опыта, где жизнь еще  пребывает в ее первозданной чистоте и безграничной мощи, еще не разделена на знание и бытие. Канонические тексты китайской традиции, особенно даосизма, воспроизводят эту априорную структуру, изначальную матрицу существования. Этот глубоко осмысленный «разговор ни о чем» легко и даже нельзя не длить, воспроизводить, повторять. В книгах о тайцзицюань все написано «в общем правильно» и даже, как уже говорилось, одинаково.  Но малознающих авторов подводит как раз излишняя отвлеченность и прямолинейность суждений, выдающие отсутствие реального опыта, который, заметим, всегда конкретен и выражается как бы в нюансах, недомолвках, даже двусмысленностях, превыше всего — в способности прозревать во всех вещах их инобытие, видеть силу жизненных превращений. Да, правда тайцзицюань, как сама жизнь, сокрыта в подробностях и, увлекая в них, уводит в нечто «другое», переворачивает наши привычные представления. В тайцзицюань есть строгие правила, но эти правила относятся к чистой конкретности опыта и потому справедливо именуются «правилами без правила». Отсюда многие трудности понимания текстов тайцзицюань, которые как будто лишены жанрового единства, ибо возникли на пересечении двух очень разных перспектив: личного опыта и понимания, неизбежно окрашенного наследием доктринальных традиций. Что значит эта нераздельность переживания и целостности знания? Догадка? Обещание? Или уже свершившийся факт? Здесь кроется какая-то ошеломляющая правда сродни, быть может, «чистой мистики деяния более упоительной, чем философия», о которой писал Р. Кайуа. Это правда в своей последней глубине есть, пожалуй, не что иное, как просто осознание себя живущим в своем теле.Следовательно, такое осознание невозможно без ясного и твердого присутствия духа. И здесь мы уже попадаем на почву благоприятную для оформления той или иной доктрины. Исследователи тайцзицюань еще долго будут спорить о том, насколько даосизм и прочие китайские учения важны для понимания этой утонченной разновидности боевого искусства (предчувствие этого спора явственно слышно в приведенном выше суждении американского любителя ушу). Можно вспомнить и неутихающие в Японии дискуссии о том, можно ли видеть в японском каратэ или кэндо  иллюстрацию истины  дзэн-буддизма или эти искусства объясняют сами себя.

Что в тайцзицюань идет от практики как таковой, а что обусловлено уже сложившейся традицией,предлагающей готовые, отрефлексированные понятия и образы? Каков бы ни был наш ответ, мы должны помнить, что это искусство растет и развивается как раз в зазоре между опытом и мыслью, в некоем средоточии душевной жизни, где сходятся, никогда не сливаясь воедино, переживание и рефлексия, где мы каким-то глубинным чувствованием сердца ощущаем присутствие иного и безмерного. И пусть правда тайцзицюань не требует катехизисов и вообще не поддается тому или иному «нормативному» изложению, все же она обладает особой, неоспоримой точностью. Рано или поздно мы понимаем, что в классических текстах тайцзицюань нельзя изменить ни одного слова, но каждое из них зияет неизреченной глубиной смысла. Живая практика в том и состоит, что каждое движение в ней предстает совершенно неизбежным и все-таки непредсказуемым. Для вдумчивого читателя «куча хлама», которую с виду являет собой литература о тайцзицюань, содержит путеводную нить, ведущую к неизъяснимой радости переживания полноты бытия.

Самое плодотворное отношение к тайцзицюань состоит в том, чтобы видеть в нем путь познания жизни, включающего в себя и размышления, и теоретическое познание, но все же в основе своей познания по-детски целомудренного, даже наивного. Как иначе вернуться к истоку жизненного опыта, скрытно определяющего наши жизненные пути? Сказано: кто не уподобится ребенку, т.е. не возобновит в себе исконную чистоту духа, тот не войдет в Царствие Небесное. Тайцзицюань предлагает  по-своему очень эффективный способ оживить в себе чистосердечие нашего детства.
Между тем подлинность пути удостоверяется тем, что им идут. Нужно увидеть в тайцзицюань традицию чистой, беспредметной практики, опыт абсолютной конкретности существования, существующих до и выше слов. Понять тексты тайцзицюань может только тот, кто способен действовать воистину, не отягощая себя бесплодными раздумьями. А способен на такое только тот, кто готов превзойти все, чем он был и что имеет сейчас; кто готов, говоря словами древнего даосского мудреца Чжуан-цзы, «стать таким, каким еще не бывал». Занятия тайцзицюань, при всей их внешней непритязательности, требуют решимости, как говорят в Китае, «выскрести начисто нутро, сменить кости», т.е. как бы обрести новое тело, новое ощущение тела, начать новую жизнь или, точнее, — начинать ее каждое мгновение. Что и означает:  быть свободным.

Итак, подлинное самопознание не может не включать в себя внутреннее преображение, преодоление своего прежнего состояния. Как еще можно представлять себе духовный Путь? «Смысл сегодняшнего занятия состоит в том, чтобы преодолеть вачерашнее понимание», — гласит популярный среди японских мастеров боевых искусств афоризм. Очевидно, что и смысл относящихся к этому процессу понятий не может быть одинаков. То, что верно на низших ступенях духовного совершенствования, вполне может быть пересмотрено и даже отвергнуто на его последующих этапах. Именно эта внутренняя изменчивость, вариативность традиционных понятий обеспечивает их способность перетекать друг в друга, составлять единое, но бесконечно переменчивое смысловое поле традиции. Подлинное единство — это не однообразие, тем более не формальная самотождественность, а «одна нить» (выражение Конфуция), скрыто пронизывающая многообразие жизни. В традиции смысл как бы мерцает. В деталях прячется не только дьявол. Ими поверяется и мастерство. Знание нюансов понятий и практики отличает мастера от дилетанта. А это означает, что для мастера всякая реальность есть не просто нечто, но еще и что-то иное.

Конечно, занятия тайцзицюань не только не отрицают, но прямо требуют досконального знания классических текстов и постоянных размышлений над ними. Это не означает, что тайцзицюань невозможно постичь спонтанно, вне книжной премудрости. Только так его неизъяснимый «секрет» и постигают. И за пределами Китая есть мастера рукопашного боя, которые бессознательно и притом очень успешно следуют принципам тайцзицюань. В этом нет ничего удивительного, принимая во внимание единство сознания и тем более психической жизни человечества. Возможны и толкования тайцзицюань, радикально отличающиеся от принятых в китайской традиции. Отличным примером такого рода является работа Роберта Б. Амакера, американского ученика известного мастера Чжэн Маньцина, предложившего оригинальное объяснение тайцзицюань на основе теории фракталов. Но в отсутствие официального издания этой книги говорить о ней преждевременно.

Тем не менее, надо признать, что интерес к тайцзицюань на Западе подогревается либо умозрительными, либо всецело прагматическими соображениями и потому несвободен от многих недоразумений, нередко анекдотических. Вспоминаю один случай, произошедший в Москве двадцать с лишним лет тому назад. Одна моя знакомая, профессиональный востоковед, занялась тайцзицюань. Спустя некоторое время я встретил ее на улице и спросил, как подвигаются ее занятия этой новомодной тогда восточной диковиной.

«А я уже не занимаюсь», — бодро ответила она.
— Это почему?
— Я поняла идею тайцзицюань, и теперь мне нет необходимости заниматься!»

С тех пор я часто вспоминал этот разговор как пример неисправимого легкомыслия европейцев как в изучении чужих культур, так и в вопросах личного совершенствования. Слава Богу, морализировал я, что они ничем не занимаются больше двух месяцев и никогда не откажутся от личного комфорта ради духовных сокровищ аскезы, в противном случае им пришлось бы исполнить пророчество Константина Леонтьева, назвавшего европейцев «орудием всемирного разрушения». Однажды я рассказал эту историю в компании, где присутствовал китайский мастер тайцзицюань. Все посмеялись и быстро о ней забыли, но китаец, который, конечно, не имеет нашего чувства юмора, погрузился в разиышления и минут через пять вдруг воскликнул со всей серьезностью:

«Нет! Она не поняла, что такое тайцзицюань!»
— Но почему? — спросили его.
— А если бы она поняла, она бы и дальше занималась! — уверенно заключил китаец.

Вот настоящий ответ на вопрос о том, в чем состоит великая привлекательность тайцзицюань. В этой странной, совсем не спортивной гимнастике, как в самой жизни, нет никакой идеи. Ею нужно просто жить, как проживают саму жизнь. Но она хороша и ценна тем, что позволяет проживать жизнь воистину. И это обстоятельство позволяет назвать тайцзицюань драгоценнейшим даром человечеству, в котором от природы заложено желание не просто жить, но еще и знать жизнь, понимать, что есть в жизни истинного и радоваться истине. Правда, и здесь не все так просто. Это знание подлинности своей жизни дается нам как неразрешимая, томительная в своей неизбывности загадка. Как можно знать то, что предшествует всякому знанию? Постичь тайцзицюань — это совсем не то же самое, что приобрести какое-то предметное знание, наработать технический навык, нарастить силу или натренировать какой-то прием. Всего этого можно добиться благодаря трудолюбию, упорству, смекалке. Но в тайцзицюань, словно по завету даосского канона «Дао-Дэ цзин», все обретаешь, от всего отказываясь, все теряя — и никак иначе. Здесь можно научиться чему-то, только отучившись от самого желания что-то выучить и что-то доказать, чем-то обладать, что-то уметь. Тайцзицюань требует не просто усилия — исполнять определенные правила, пусть даже самые сложные, не так уж и трудно — а сверхусилия равнозначного отказу от усилия. Это хитрое китайское изобретение требует понять или, точнее, принять (ибо кто же может это понять?), что сила приходит к тому, кто способен искренне и полностью отречься от силы. Если в тайцзицюань и есть какой-то «секрет», о котором так часто говорят старые мастера этого искусства, то только здесь, и нигде более.
Одним словом, тайцзицюань требует преодолеть глубоко въевшиеся в нас — пожалуй, даже самые глубокие — привычки и рефлексы, прививаемые индивидуальным «я» и социальными условностями. Ничто в нашем повседневном существовании не подготавливает нас к постижению «секрета» тайцзицюань, напротив — только отвращает от него. Вот лучший совет для занимающегося этим странным (не)искусством: определите, куда вас влекут ваши умственные рефлексы и привычки и поступите наоборот. Истина от нас недалеко — быть может, всего в двух-трех шагах («боги в трех вершках от головы», говорят на Тайване). Но идти надо всегда вобратную сторону. Это значит, что мы должны как бы отвыкнуть от себя и научиться воспринимать жизнь, «как она есть». Тайцзицюань учит каждое мгновение проживать жизнь заново — восхитительная, но и пугающая задача. Мы сбрасываем с себя груз нашего условного, самовлюбленного эго для того, чтобы вернуться к изначальной, безыскуснейшей правде нашей жизни. Поистине, самым сложным в жизни оказывается самое простое, а самым таинственным — самое очевидное.

Тайцзицюань и есть продукт такого любовного, почти по-детски наивного доверия к жизни и к сознанию. Оно основано на предположении, что и жизнь, и сознание сами по себе устроены наилучшим образом и лучше всего проявляют себя, а равным образом доставляют наибольшее удовольствие, когда мы просто не мешает им быть такими, какие они есть. Впрочем, в такой позиции сказывается и здравый смысл, и жизненная мудрость: разве не является наше тело и наша жизнь даже в ее физиологической данности настолько сложной системой, что наш разум не в состоянии постичь ее сложность? Разве не является мудрость в конце концов умением предоставить жизни жительствовать и, следовательно, водворить в жизни гармонию, а врагов превратить в союзников?
Конечно, знание о тайцзицюань не стоит на месте, и в этой столь утонченной области человеческой практики все тайное постепенно становится явным. В последнее время в непрерывно ширящемся потоке литературы о тайцзицюань появились издания, —  прежде всего, разумеется, в самом Китае — описывающие с небывалой полнотой и тщательностью принципы и практику тайцзицюань.

Опубликованы неизвестные ранее широкой публике старинные рукописи. В силу разных причин тайники традиции, наконец, открыты для всех интересующихся ею, и мы имеем возможность изучать тайцзицюань во всей его полноте и в его пронзительной, почти невыносимой в своей простоте подлинности. Теперь наш долг — использовать эту возможность. Одновременно в совершенно новом свете предстала история тайцзицюань. Мы знаем теперь, что история тайцзицюань началась гораздо раньше, чем можно предположить на основании письменных свидетельств и что с самого начала это удивительное искусство имело очень сложную  теоретическую основу. Но все эти новые открытия высветили и, поистине, бездонную, как сама жизнь, духовную глубину наследия тайцзицюань. Они выявили величие, но и не менее грандиозную трудность познания и усвоения тайцзицюань.
Не надо думать, что мастера тайцзицюань имеют ясное и полное знание о природе своего мастерства. Это далеко не так. Говоря откровенно, многие из них даже преподают свое искусство молодежи в надежде на то, что потомки найдут объяснение их, казалось бы, чудодейственным способностям, которыми они могут только пользоваться, но пользоваться очень четко и точно. И дело не в какой-то умственной ограниченности старых учителей. Ведь, как уже говорилось, реальность, с которой имеет дело китайская мудрость не может быть опредмечена, переведена в понятия и стать частью технического знания. Западный ученый точно знает, как пользоваться компьютером или ядерным реактором и какие результаты от их использования он может получить. Мастер тайцзицюань не знает (если угодно — в позитивном смысле незнает), как действует таинственная сила-цзинь, вырывающаяся из него или через него и притом высвобождаемая в нем благодаря не-действию. Ибо китайская цивилизация в своем преклонении перед жизнью — реальностью столь же самоочевидной, сколь и загадочной — сделала предметом изучения и использования внутренний предел каждого существования, момент трансформации вещей, непрерывное и всеобщее Одно Превращение. Эту реальность нельзя «знать», ей можно только следовать, в сущности — на-следовать Изначальному в своем опыте. Следование требует безукоризненной выверенности духовного состояния. Любителям импровизаций и самостоятельного познания идей уместно напомнить, что китайские мастера неизменно называют тайцзицюань «наукой движения», «очень реалистической наукой» (Чжу Датун). «чрезвычайно точной наукой» (Чэнь Лунчжан). Они подчеркивают, что принципы и приемы тайцзицюань целиком выросли из практики личного совершенствования и вне нее не имеют никакой ценности и смысла (Ли Дэинь).

В этом качестве тайцзицюань представляет собой очень характерный памятник китайской культурной традиции, которая, повторим еще раз, всегда обращается к имманентной данности жизненного опыта, непереводимой в «объективные характеристики», но интимно внятной каждому, и требует безупречного, даже беззаветного доверия к правде жизни. Задача учителя тайцзицюань заключается в выявлении и прояснении этого в высшей степени естественного опыта, который есть не что иное, как момент преображения всего сущего, сама предельность существования — всегда уникальная и извечно возобновляемая. Этот опыт невозможно предвосхитить, вообразить и тем более натренировать. Мы можем лишь дать ему быть благодаря тому, что сами способны пред-оставить всему свободу быть…

Вот еще один парадокс тайцзицюань: труднее всего дается нам то, что дается нам совершенно без усилий. Он стоит в одном ряду с парадоксом более широкого свойства: самое ценное в этой жизни (сама жизнь или любовь) дается нам даром. Вот почему истина тайцзицюань — эта тайна, которую мы можем хранить в себе, но которой не можем распоряжаться; тайна подлинности жизни. Но и об этой тайне, разумеется, можно говорить с разной степенью откровенности и детализации, никогда не достигая предела того и другого по той простой причине, что никакое понятие не может выразить чистой конкретности, т.е. высшей подлинности, опыта. Последняя доступна только символическому и на взгляд со стороны парадоксальному выражению, которое столь характерно для языка тайцзицюань. Но в данном случае такая стилистика не имеет ничего общего со словесной игрой и литературным украшательством. В даосской традиции, в том числе традиции тайцзицюань, она является воплощением, слепком самого бытия, имеет статус онтологической нормы. Вот почему видимая зыбкость, многозначительная иносказательность классических текстов тайцзицюань хранит в себе необыкновенную четкость и строгость духовного опыта, особого рода «точную науку».

Итак, тайцзицюань есть наука осознанной жизни Вообще говоря, наука имеет свой объект изучения, который она делает пригодным для технического использования. Знание о свойствах воздуха создало ветряную мельницу, знание свойств пара — паровую машину, в атомном реакторе используется уже знание распада самой материи. Тайцзицюань же есть техника использования реальности еще малопонятной и почти неизученной: имманентной силы самой жизни как творческого и одухотворенного начала мироздания. Мы пока плохо понимаем свойства этой силы и должны больше доверяться ей. Мы еще не можем доказать со всей логической убедительностью истинность такой веры. Это не так уж страшно. Верно заметил один православный подвижник:

есть истины, которых доказательства оскорбляют. И если тайцзицюань учит дорожить верой и показывает, что такое ежедневно и ежечасно осуществляемая практика веры, то это вдвойне ценно и полезно для современного человека, опутанного множеством хорошо доказанных «истин», но уже ни к чему не имеющего доверия.

Коль скоро тайцзицюань есть наука совершенствования, то нужно говорить о присущих ей различных стадиях и уровнях понимания и практики. Многие недоразумения, связанные с описанием тайцзицюань в литературе, рассеялись бы, если бы авторы более четко проводили границы между различными ступенями мастерства в этом искусстве, ведь эти ступени соответствуют и разным способам отношения к миру, разным мировоззренческим перспективам. Особенно важно различать между тем, что в китайской традиции именуется миром «ниже форм» и миром «выше форм». Первый еще доступен предметному знанию, и именно о нем идет речь, когда в книгах о тайцзицюань говорится о нормативных «позах» и «позициях» или принципах парных упражнений и схватки, выраженных в таких афоризмах, как «мягкостью одолевать твердость», «четырьмя унциями столкнуть тысячу фунтов» или даже «оставить себя, следовать другому». Реальность «выше форм», или «прежденебесное бытие», уже недоступна предметному описанию и поэтому очень редко попадает в поле зрения и китайских, и особенно западных поклонников тайцзицюань. Она не имеет умопостигаемого или в каком бы то ни было смысле идеального содержания, но представляет собой, скорее, символическую матрицу существования, и ее отношение к миру вещей коренным образом отличается от принятых на Западе оппозиций между идеями и вещами, умозрением и эмпирическим опытом или духом и материей. Оно выражено, скорее, в оппозиции «недеяния» и ограниченного действия или, если взять более усложненную буддийскую концепцию,  «подлинной пустоты» и «утонченного существования».  Такая оппозиция в действительности имеет характер недвойственности, взаимопроникновения противоположностей и как бы сама себя снимает, упраздняет. Она не имеет аналогов в западной мысли, и пока может быть охарактеризована только предварительным и приблизительным образом.

Как профессиональный китаист, прошедший выучку у китайских учителей, автор был просто обречен идти их путем, соблюдая все необходимые, часто странные и непонятные для иностранца формальности, обставляющие и, как иногда кажется, неоправданно удлиняющие этот путь. Но в духовном совершенствовании время имеет совершенно самостоятельное, а не только техническое значение. «Нам не дано предугадать…», но момент духовного пробуждения искупляет вечность.
В результате изложение в этой книге довольно строго следует китайским канонам, знание которых, насколько я могу судить, остается совершенно необходимым условием для действительного успеха в тайцзицюань. Сделать это было тем более необходимо, что в отечественной литературе, включая и переводы западных работ, точного и полного описания школы тайцзицюань до сих пор нет. А ведь тайцзицюань — настолько тонкое искусство, что малейшая неточность в его исполнении перечеркивает все усилия и делает невозможным достижение подлинного мастерства. Недаром в классических сочинениях тайцзицюань поминается старинная китайская поговорка: «Ошибка на дюйм вначале приведет к промаху на тысячу верст в конце».

Повторю еще раз: именно истина тайцзицюань немыслимо, невероятно проста, и именно эта ее простота часто оказывается непреодолимым препятствием для ее постижения. Простоте правды слишком многие предпочитают усложненность техники, необыкновенное усилие воли и физической силы. В результате великая правда величия жизни как она есть подменяется зрелищем и соперничеством, эксплутируемыми вездесущим нынче шоу-бизнесом. Уже в самых ранних текстах тайцзицюань говорится: «в мире много сторонних школ». Быть почти полностью погребенной под завалами «сторонних школ» — нередкая судьба великой правды, в том числе истины тайцзицюань. Но всегда есть возможность найти свой путь к правде. Автор счел бы свой труд не напрасным, если бы эта книга помогла найти свою дорогу к правде духовной практики начинающим поклонникам великого искусства тайцзицюань.

Разумеется, основное внимание в книге уделяется так называемому «внутреннему достижению», способам накопления и испускания силы-цзинь, что до сих пор остается сравнительно малоизвестной и потому загадочной областью тайцзицюань (в действительности речь идет об основе духовного совершенствования в даосских боевых искусствах). Многие странности этой практики, порой кажущиеся сверхъественными, объясняются отмеченной выше природой жизни как опыта чистой имманентности, потенциал которой высвобождается посредством максимальной расслабленности тела и покоя сознания. Автор не стремился описать и объяснить разные чудесные явления в практике тайцзицюань. Тайцзицюань на самом деле обращено к безукоризненно здравому и трезвому уму. Тот постигнет дух тайцзицюань, кто поймет, что действительность фантастичнее самых изощренных вымыслов. И если вследствие невозможности сформулировать словесно свою правду тайцзицюань требует веры в его установки, то речь идет, повторю еще раз, о целомудренной, чистой практике веры вне доктрин и катехизисов. В этом отношении тайцзицюань — привлек.

В.В. Малявин. Августа 25, 2011

На сайте Средоточия доступна электронная версия книги «Тайцзицюань» Читать >>
Доступно для членов клуба, Регистрация.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи