Главная страница » Публикации » Ответ Валентину Головачеву
| |

Ответ Валентину Головачеву

 Владимир Малявин

Недавно наш известный китаевед и человек, которого я имею честь считать своим другом, Валентин Головачев прислал на наш сайт замечательную рецензию на мою книгу «Цветы в тумане: вглядываясь в Азию». Чуть позже последовал отзыв на давнюю телепередачу о совести,  в которой я принимал участие. Затяжная поездка по Тибету-Китаю-Тайваню не позволила мне своевременно откликнуться на мнение моего коллеги-китаиста. Только сейчас у меня появилась возможность выполнить приятный долг: ответить другу-рецензенту.
Впрочем, рецензия на книгу вряд ли вызовет споры. Главный упрек ее автора сводится к тому, что в книге совсем нет портретов самих жителей Азии. Эту особенность моего взгляда на Азию в упомянутой книге я полностью сознаю и сам упоминаю о ней в прологе к своим запискам. Дело в том, что вглядывание в азиатские лица, а не в «цветы в тумане» просто заслонило бы главный мессидж книги, нарушило бы жанровую цельность повествования. А для писателя это вещи первостепенные. Для разговора о людях и личностях потребны и особая литературная техника, и другая тональность повествования. К тому же, признаюсь, не только в чиновничьей, но и в академической среде Китая (а равно и соседних стран) редко встретишь ту, я бы сказал, вызывающую свободу индивидуальности, которую русский привык более всего ценить в себе и в других. Хотя китайцы – люди по-своему очень разные и эмоциональные, до корней их человеческого обаяния европейцу нужно долго докапываться.  Признаться, меня больше интересуют представители когорты так называемых «народных учителей» или, проще, народных мудрецов. Портреты этих людей можно найти в моих книгах и журнальных статьях – взять хотя бы интервью с тайваньским учителем Гао Людэ в последнем номере журнала «Цигун». Но писать об этих колоритных и по-своему очень утонченных персонажах – дело деликатное, требующее подготовки и подготовленности. Пусть это останется моим заданием на будущее.
Отзыв о телевизионной передаче намного критичнее и заслуживает обстоятельного разговора. Не буду говорить о форме дискуссии. Разговоры на телевидении, как все беседы «на публику» фатально обречены вихлять между занудством и поверхностной эффектностью, подлинных откровений ожидать от них трудно.  Но сама тема передачи – совесть в разных культурах – достойна тщательного осмысления. Поскольку в реплике Валентина не содержалось ни ссылок на источники, ни конкретных аргументов,  я буду говорить только о самой возможности означенного разговора и надеюсь, что мои замечания будет интересны не только профессиональным китаеведам, но и, как пишут в книжных аннотациях, «всем, интересующимся гуманитарными исследованиями».
Не понимаю, почему Валентин Головачев решил, что я отказываю китайцам в праве иметь совесть. Я как раз говорил, что русское слово совесть, т.е. со-весть, указывает на наличие двух перспектив, двух несходных и даже конфликтующих позиций в самооценке человека. О том же свидетельствует архаическое выражение за-зрение совести. В этом смысле совесть – фундаментальная категория антропологии, условие очеловечивания человека или способ открытия человеком в себе и человечности, и человечества. Однако культурный контекст этого самооткрытия человека может быть существенно разным. Задача научного изучения совести как категории культуры в том и состоит, чтобы выявить соотношение общего и особенного в этом понятии. Утверждение о том, что у одних народов совесть есть, а  у других ее нет попросту делает невозможным такое исследование и тем самым открывает дорогу воинственному невежеству (говорить о «богомерзких народах» сегодня позволительно разве что поэту Тютчеву). Кстати, понравившиеся Головачеву участники дискуссии, утверждавшие, что у азиатов, несомненно, тоже есть совесть, преследовали свой доктринальный интерес: они считают совесть прежде всего христианским понятием и стремятся доказать, что христианство врождено всем народам. Не имею ничего против этого тезиса, но задача науки – искать еще неизвестную истину, а не обосновывать априорно заданные постулаты. Из того же ряда замечание Валентина о том, что для всех знакомых ему китайцев было самоочевидным  наличие у них «доброго сердца» (как именуется совесть по-китайски) – они ведь не хотят совершить антропологическое самоубийство да еще в сочетании с общественным позором.
Я бы выделил три смысловых горизонта, в которых может протекать дискуссия о значении понятия совести в разных культурах.
1. Соотношение трансцендентного и имманентного начал в опыте. Можно предположить, что в западной (христианской) традиции совесть соответствует «искре Божией» в греховной природе человека и потому является автономным, не связанным с жизненной эмпирией принципом. В Азии это соотношение выражено в формуле «согласное единство Неба и Человека» и имеет иную конфигурацию: небесное пребывает в самой глубине человеческого, но все-таки человеческое является «основой».
2. Западная культура, по сути, личностна и индивидуалистична. Азиатская культура требует полного подчинения индивидуального начала родовой полноте жизни (отсюда популярное мнение о том, что у азиатов «культура стыда», а у европейцев «культура совести»). Азиатский взгляд снижает метафизическую ответственность субъективного ratio (хотя увеличивает ее в жизни: человек в Азии, к примеру, ответствен за грех, совершенный во сне). Соответственно, в азиатских языках отсутствуют аналоги самому понятию индивида (т.е. «неделимого»), слабо различаются понятия индивида и личности. Индивидуальность в Азии есть именно проявление родового изобилия жизни, она в большей степени соматична. В итоге оценки личности на Западе и на Востоке могут различаться диаметрально. Так, Ю. Кристева в своей книге «Кризис европейского субъекта» (2000 г.) утверждает, что восточное христианство препятствует индивидуальному самовыражению, а Б.Зайцев в очерке об Афоне, наблюдая афонских монахов, отмечает, что православная аскеза как раз способствует наиболее полному раскрытию индивидуальных особенностей человека.
3. Моральный ригоризм, сведение социальной практики к нормативности ритуала в азиатских культурах ведут к неразличению бытия и игры, культа и театра. Сама жизнь становится одним нескончаемым представлением (по сути непредставимым), вещи свершают свою судьбу в (игровой) метаморфозе, действительность объявляется «превращением иллюзии». Каково значение совести в такой картине мира?
И еще один горизонт – исторический. С течением времени мотивы исповеди и раскаяния («угрызений совести»), в основном, под влиянием иноземного буддизма все глубже входят в толщу китайской культуры и к началу Нового Времени уже являются ее составной частью.
Сказанное здесь – только приглашение к совместному обдумыванию очень важной темы. Надеюсь, у нас найдется достаточно совестливых людей, чтобы такая дискуссия не заставила себя ждать.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *