Главная страница » Публикации » Казус Кобзева: смех и грех

Казус Кобзева: смех и грех

«Вавилонская башня» Питер Брейгель Старший

Владимир Малявин

Волны мирового эфира прибили к моему берегу странное сочинение: рецензию А.И. Кобзева на 2-й том академической «Истории Китая». Рецензию, как давно повелось у этого автора, сплошь ругательную. В рецензируемой книге воспроизведена большая часть моей работы 30-летней давности «Гибель древней империи» о правлении династии Поздняя Хань (1-2 вв.). В рецензии об этом ничего не сказано, но отсутствие собственно критического разбора рецензент восполнил множеством нападок на мою скромную персону. Сначала я только недоуменно пожал плечами, но потом все-таки решил сказать в ответ несколько слов о самом феномене Кобзева, полагая, что это будет небесполезно.

Список претензий А.И. Кобзева ко мне взят из разных источников, включая неавторизованные расшифровки бесед. Он ставит мне в вину, что я чуть было не завалил свою дипломную работу; что я издал много книг и стал гуру; что у меня социально опасное раздвоение личности и я аморален; что у меня в голове туман и хаос, а моя книга путевых очерков «Цветы в тумане» – это «путешествие вокруг себя»; что мне интересны не профессора, а народные мудрецы; что я проложил дорогу в китаистике А.А.Маслову и Б.Б. Виногродскому; что я считаю китайцев безголовыми муравьями; что я назвал профессионализм последним убежищем ученого (это высказывание почему-то напоминает моему критику фразу про «последнее убежище негодяя»); что я хочу понять мудрость Китая… Из сострадания к читателю прерываю этот поток параноидального бреда. Хочу только заметить, что язвительные реплики о «Цветах в тумане» (исходящие, кстати, только от китаеведов), показали, что цвет отечественной синологии попросту не знает происхождения этого образа, а ведь речь идет о традиционной формуле медитативного состояния. Ничего удивительного и даже не смешно. Китайская цивилизация настолько велика и разнообразна, что (цитирую себя) «дать ее систематическое и вполне объективное описание – задача непосильная для одного человека». Еще в молодости я с удивлением обнаружил, что даже наши маститые китаеведы (не буду сейчас всуе поминать уважаемые имена) порой не знали фундаментальных фактов, относящихся даже не к Китаю вообще, а к тематике их исследований. Более того, китайская цивилизация – не просто море идей, образов и фактов. Она – «шкатулка с секретом», в ней есть особая глубина недоступная взгляду поверхностной позитивистской науки.

Честертон метко заметил, что безумен не тот, кто потерял рассудок, а тот, кто потерял все кроме рассудка. В истоке любой психопатии или, как раньше говорили, страсти – а их признаки в упомянутой псевдорецензии, по-моему, налицо – лежит некая умственная ошибка, определенное заблуждение. Полагаю, что «проект Кобзева», апеллирующий к объективистской рациональности умозрительного типа, изначально несет в себе вирус опасного заблуждения. Это – проект схоластический в том широком смысле слова, который приписывает ему П. Бурдье, противопоставляя его «разуму сердца» Паскаля[1]. Почти точная аналогия китайской мысли, которая тоже стояла на опыте сердечного бодрствования или, по-другому, «внутреннего», «телесного понимания» вне и прежде оппозиций идеального и материального, интеллектуального и эмпирического, вне формальных правил и структур. Этот опыт возвращает к истоку сознания и опыта как точке пред-восхищения мира, подобия которому на Западе надо искать (если искать) не в собственно философии, а в практике духовного совершенствования. Из него нельзя вывести ни теории, ни «концепции», его понятийный аппарат есть плод синтеза телесной и духовной жизни и относится к реальности события, преображения, которое всегда есть само-отсутствие. Принятие или непринятие перспективы «сердечного ведения», «изначального духа», которые в Китае прямо противопоставляли умственному знанию, «познающему духу», открывать или не открывать себя миру есть дело, по сути, глубоко личное. Выбирающий первое принимает родовую полноту жизни, выбирающий второе занимается интеллектуальной акробатикой в том или ином ее изводе. Первый оправдывает мир в себе, второй – себя в мире.

Карьера А.И.Кобзева – наверное, самый яркий пример второго пути в отечественной синологии. Она началась с предложения свести китайскую философию к филологии. Предложение небезынтересное, но заведомо тупиковое: только начетничество может быть филологией, а философия никогда ею не была и не будет. Тем более, что инструментарий китайской мысли имеет лишь косвенное отношение к лингвистике. Он выработан, по завету Конфуция, «познанием наощупь», опытом сердечного бдения и носит, как вездесущая ритуальность китайского поведения, характер иносказания, т.е. сказания об ином и всегда иного сказания. В нем слово – всегда след другого слова. Поэтому и затея Кобзева вывести универсальные «категории» китайской мысли оказалась неосуществимой. Китайские понятия – грани цельного кристалла бытия, метафоры преображения, бесконечно утончающиеся нюансы, отражающиеся друг в друге. Их невозможно разложить по полочкам фиксированной структуры. Попытка придать им форму энциклопедии или словаря – образец кричащего несоответствия метода и его предмета. Чтобы спасти положение, А.И. Кобзеву приходится прибегать к явным натяжкам: объявлять, что вся китайская философия стоит на «нумерологии». Но этот ход ничего не решает, ведь эпистемологическая установка кобзевского проекта остается схоластической.

Психоз А.И.Кобзева происходит из типичного для Нового времени раскола человеческого бытия на рациональный субъект и безмозглое тело. Раскола в своем роде рокового, ибо чем больше субъект пытается освободиться от своего телесного плена, чем яростнее утверждает себя, тем вернее идет к самоуничтожению. А главная цель и стимул этой борьбы с самим собой – власть как способ прописать единство распавшейся жизни. Вот где нужна филология с лингвистикой.

Примечательно, что, всю жизнь занимаясь философией Ван Янмина, А.И.Кобзев умудрился не сказать ничего существенного о ее подлинной сердцевине – теме духовного совершенствования (гунфу). Он верно подметил важность телесного бытия для китайского представления о своем «я», но совершенно ошибочно соотнес этот факт с увлечением спортом на Западе. В то же время китайское дэ, которое взращивается и управляется человеком, он требует переводить словом «благодать». Очень характерное сочетание в контексте рациональности Модерна неспособной соединить трансцендентное и имманентное, духовное и телесное начала в жизни.

Логический предел схоластического проекта – чистое насилие, диктатура субъективистского, даже издевательски-произвольного именования вещей. С самого начала А.И. Кобзев одержим желанием «судить и вязать», совершенно произвольно и, предполагаю, с полным сознанием этого произвола, сводя под одну рубрику очень разных авторов (чему служит иллюстрацией хотя бы вышеупомянутая «рецензия»). Может, из желания столкнуть лбами конкурентов и властвовать, разделяя? Прием подленький, но естественный для поборника схоластики, которая есть идеология гносократии. О моральных качествах гносо-бюрократов (говорю, конечно, о социальной прослойке, а не личностях) говорить не приходится. Апелляция к универсальной рациональности никак не сочетается с потребностью в доминировании, а столкновение того и другого не оставляет никакого пространства для морали. Война А.И. Кобзева за норму научности оборачивается подавлением всех мнений отличных от его собственного. Правда, нападает он только на беззащитную молодежь или людей к его амбициям равнодушных вроде меня. У наших китаеведческих генералов, от которых он получает премии и награды, он никаких изъянов не находит. Диковатое, но опять-таки по-своему естественное для болезненной психики и притом очень русское сочетание хамства и сервильности[2]. Какая уж тут мораль, хотя морали А.И. Кобзев по известному в психиатрии закону как раз очень любит учить других. Вот лишь один штрих: редакторы «Духовной культуры Китая», опубликовав в ней ряд моих текстов и получив за нее Государственную премию, не удосужились поблагодарить меня за оказанную помощь. Такое на моем веку позволили себе только издатели «Православной энциклопедии». Как назло, опять энциклопедия и тоже по духовной части! А вот редактор 2-го тома «Истории Китая» В.М. Майоров не забыл прислать мне экземпляр книги со словами благодарности, за что я выражаю ему сердечную признательность.

А.И. Кобзев признает, что Академия «поражена системным кризисом», но его смелости хватает только на то, чтобы пожурить гносократов за научную невзыскательность. Он не понимает или не желает понимать, что кризис Академии коренится в ее познавательных установках. Разруха (тут как раз уместно вернуть Кобзеву обвинение, брошенное им мне) начинается в головах и гнездится там, где жизнь распадается на спорт и благодать, субъективный произвол и «железную» объективность. Тем более мой критик не понимает, что его борьба за «единственно верное» понимание – смешной анахронизм в век всеобщей компьютеризации, когда любой журналист за несколько дней сварганит нужную версию истории чего угодно. Правда, она станет одной из многих версий, конкурирующих на рынке, и эта ситуация диктует особые, весьма изощренные стратегии продвижения «медийного продукта». Но, конечно, ни эйфория от внезапно открытой возможности «изобретать историю», ни призывы «держать и не пущать» не дают решения современного кризиса рациональности[3].

Создание атмосферы нетерпимости в научном сообществе, диктаторский тон оценок и суждений – немалый грех А.И. Кобзева, наделенного хоть и маленькой, а все же властью над людьми (а власть в «умственной парадигме» Кобзева и есть главный критерий успеха). Но еще больший, непростительный грех его в том, что он вводит в соблазн малых сих. Могу представить, что иной студент, прочтя ядовитый опус А.И.Кобзева, восхитится его грубостью и захочет ей подражать, да еще из самых что ни на есть моральных побуждений. Ведь.злонамеренность редко гуляет по свету голенькой. Она обычно рядится в тогу защитницы истины и справедливости. Но нам заповедано бояться волков в овечьей шкуре и судить о делах по плодам их.


[1]См. Pierre Bourdieu. Méditations pascaliennes. Paris: Seuil, 1997.

[2]Как дьявол есть только обезьяна Бога, так и этот порок – лишь искажение одной великой добродетели, о которой хорошо сказал Ницше: «Одна и та же наука делает прекрасных ученых и отличных солдат: наука приказывать и повиноваться».

[3]Я попытался наметить пути преодоления этого кризиса в очерке «Фантомы истории, история фантомов» и ряде других статей в разделе «История» книги «Средоточия». См. с.151-162.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

0 комментариев

  1. Когда я ещё думала поступать в аспирантуру, мне сказали, что моим научруком должен быть Кобзев. Я открыла его статьи и была в полном шоке. Это не статьи, а какие-то постсоветские отписки! Настоящий бюрократ от философии. В полном негодовании закрыла книгу на моменте, где «основные понятия китайской философии» распределялись по колонкам с названиями кафедр. В духе «дао относится к онтологии», а «дэ» к этике. Как в накладной. Я сама очень настороженно отношусь к мистификациям, но тут не объективизм, а просто симуляция знания.
    Спасибо вам за эту статью, я думала это со мной что-то не так. Потому что все вокруг уверенно заявляют, что это уважаемый человек от китаистики. В эту аспирантуру я в итоге так и не пошла. Не для того мы в школе Островского читали, чтобы повзрослеть и подыгрывать таким самодурам.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *