| |

Гуй Гу-Цзы, великий стратег и попутчик Лао-цзы


Вспомним главный постулат китайской политологии: власть всегда и везде есть тайна, и тот, кто умеет обращаться с тайной, будет господином мира. Автор «Гуй Гу-цзы», конечно, разделяет эту общую посылку китайской политики: для него правитель есть величайший мудрец,  который  обладает  недоступным  простым  смертным  «сокровенно-утонченным», опережающим» знанием. Невыразимость этого знания, его недоступность формализации как раз и делает его в высшей степени практичным и притом эффективным. Парадоксальный и, тем не менее, вполне здравомысленный тезис: мы можем пользоваться телевизором, не зная, как он устроен, и если нам скажут, что в коробке, которую нам дали, лежит жук, будем вести себя так, словно жук и в самом деле там. В сущности, именно так воздействует на нас символический язык культуры: мы принимаем его на веру и строим отношения с другими людьми, исходя из того, что все идеалы, ценности и просто памятные события, возвещаемые им, так же реальны, как стол, за которым сейчас сидим. Вот почему китайский властитель — это одновременно мудрец и даже культурный демиург: он управляет, повторим еще раз, посредством символического знания, не прибегая к насилию, но встраивая всех людей в некое изначально заданное, совершенно естественное и вечно изменчивое, всегда открытое будущему единство. Он «берет за образец Небо». Это означает, что человеческая социальность уходит своими корнями в «небесную» глубину жизни, и человек призван вернуться к всеобщему истоку своего бытия.
Люди не могут не быть вместе — вот еще один штрих к традиционному идеалу «великого единения», или «сокровенного единения» человечества. Но что же вытекает из этого странного — не догматического и все же неоспоримого — утверждения  о  том,  что  власть  есть  тайна?  Отсутствие  политической  теории  с неизбежностью ставит во главу угла китайской «полито-нелогии» сами факты жизни, единичные события или, по-китайски, «превращения» вещей. Для китайского учителя мудрости событие само по себе самодостаточно и самоценно, оно желанно и благотворно настолько,  что  самое  понятие  управления  в  Китае  обозначалось  словом  «превращение» (хуа). Нам уже известна подоплека этого отождествления: «превращение», как и внутреннее «совершенство» (дэ) мудрого, удостоверяет всеединство бытия, которое есть предел вселенской гармонии. «Путь есть источник духовной просветленности, а единое, — это предел  его  превращений,  —  говорится  в  главе  «Правление  от  основы».  —  Настоящий человек един с Небом. Он обретает знание благодаря внутреннему совершенствованию: вот почему его зовут великим мудрецом».
Когда мир предстает бесконечным богатством разнообразия (и, таким образом, является воистину живым миром), каждая точка пространства и каждое мгновение времени несут в себе, навевают собой полноту бытия, каждая вещь веет бездной Пустоты. Необозримая паутина событий — все более мельчающих, утончающихся перед внимательным, духовно- чувствительным взором — как раз и указывает (отнюдь не обозначает и не выражает) на вечно-отсутствующую  полноту  жизни,  каковая  и  есть  подлинный  исток  и  оправдание Власти.  И  надо  понять,  что  неопределенность  этого  почти  хаотически-пестрого  мира является действительным условием абсолютного характера власти, сосредоточенной в личности правителя — не лучше ли сказать: за его спиной?
Что же в таком случае является главным условием или фактором власти для китайского мастера управления? Не что иное, как время, обусловливающее форму проявления власти в данном сцеплении событий. Сама жизнь становится здесь именно «ареной», «театром» политики, но только театром не действительных явлений, а ускользающей игры теней, где не видно истинного героя. Отсюда и возможность внезапной смены стратегии, и известная фрагментарность речи китайского стратега, тяготеющей к ограничивающим самих себя, не требующим обоснования афоризмам и сентенциям. Ибо в мире отражений не может быть подлинной преемственности; последняя пребывает в сокровенных, истинно символических глубинах опыта. С этой точки зрения власть есть не что иное, как усвоение сокровенной матрицы деятельности. Для самого правителя сохраняет свою силу известная формула Фрэнсиса Бэкона: «Знание — сила». А вот для управляемых в самом деле истинна противоположная формула, выведенная Мишелем Фуко: «Сила — Знание».

Игра теней в китайском «политическом театре», по сути, не предназначена быть зрелищем. Стратег, говорит Гуй Гу-цзы, «действует незримо, а пожинает плоды, которые видны всем». Но  речь  не  идет  о  какой-то  нарочитой  скрытности.  Все  явленное  в  театре  китайской политики призвано удостоверять внутреннюю чистоту просветленного духа, подобного чистому зеркалу, которое все в себя вмещает — и ничего не удерживает. Смысл внешних образов политического действия заключается в том, чтобы мудрец взращивал в себе безмятежно-покойное сердце, внутреннюю «сосредоточенность» (дин) (см. об этом особенно гл. II). Право или, точнее, силу властвовать имеет лишь тот, кто познал тщету всего сущего и достиг внутренней завершенности — вот золотое правило китайских стратегов. Семь мини- трактатов, составляющих XIII главу книги, проливают свет на действительное происхождение  власти.  В  них  указано,  что  тот,  кто  вознамерился  обрести  власть  над другими, должен прежде достичь состояния «полноты духа» в самом себе. Только тогда сможет он подчинить других своей воле, но не силой, а «внутренним совершенством» — оказывая на окружающих скрытное и притом благотворное воздействие, «как весеннее тепло способствует  произрастанию  посевов».  Впрочем,  «сосредоточенность»  отнюдь  не исключает, а даже предполагает неустанную бдительность духа, его непроницаемость для окружающих.
Гуй Гу-цзы, таким образом, на свой лад развивает традиционное для Китая представление о власти как действенном без-действии, или «недеянии». Собственно, власть потому и есть тайна, что она обладает наибольшей действенностью там, где как будто бездействует. По той  же  причине  власть,  так  сказать,  двухполюсна:  правитель  в  китайской  традиции немыслим без мудрого советника, ведающего собственно «делами правления». Отсюда и исключительно большое значение, придаваемое Гуй Гу-цзы искусству подспудно внушать государю нужное мнение, ибо политику-стратегу принадлежит область молчания, которое, как известно, всегда золото. Тот же принцип воспроизводится и в самой структуре книги: ее композиция подчинена не внешнему порядку логического доказательства, а внутренней логике самого процесса, обусловленной естественным ходом событий (такой подход еще более заметен в главном военном каноне Китая — трактате «Сунь-цзы»). Традиционное деление трактата на три части («свитка») обозначает основные этапы — или, если угодно, аспекты — этого процесса. В четырех главах первого «свитка» излагаются общие принципы стратегического поведения, восемь глав второго «свитка» посвящены способам применения этих принципов, а семь последних глав касаются конкретных приемов стратегического искусства.
Вкратце  основные  этапы  этого  процесса  выглядят  следующим  образом.  Сначала  нужно угадать настроения партнера (коллеги или соперника), вызывая его на откровенность или, наоборот, ставя ему различные препоны. Затем нужно «подобрать ключ» к его сердцу, после чего  следует  оценить  обстановку,  сильные  и  слабые  стороны  партнера.  В  таком  случае можно  со  всей  точностью  определить  намерения  партнера  и  держать  его  под  полным контролем.  Далее  даются  советы  относительно  того,  как  убеждать  партнера,  принимать решения,  строить  планы  и  устанавливать  цели.  Последняя  часть  трактата  посвящена воспитанию духовных качеств, которые необходимы для успешного претворения в жизнь принципов стратегии. К их числу тайваньский автор Чэнь Инлюэ относит следующие:

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *