Есть ли у китайцев совесть?
«Лучший способ привести в порядок сердце – прямо на месте очиститься. Всякое поползновение сразу же осознается, а, будучи осознанным, сразу же исчезает».
Сознание для китайцев способно самостоятельно и мгновенно очищать себя от всех пятен. Мотив в Китае традиционный и древний: еще в «Книге Перемен» сказано, что «благородный муж неустанно усиливает себя». Речь идет о том, что сознание проясняет себя за счет своего внутреннего ресурса, уступая себя себе в своем, так сказать, духовном инстинкте «центрированности». Уступая, оно высвобождает в себе подавленные себялюбием силы, сосредотачивается и собирает мир в собственном средоточии. Как бы ни было стыдно человеку за свое несовершенство, он может встать вровень с «древними мудрецами», которые тоже были людьми. А вот божества для китайцев только регистрируют проступки и определяют справедливое наказание за них. Любовно-интимного общения с ними не предполагается. И то, и другое европейцу как раз чуждо. Руссо, в частности, выражал недоумение по поводу того, что люди восхищаются мудрыми мужами древности, ведь эти люди не могут сделать живущим никакого добра.
Согласно словарям, западное понятие совести соответствует китайскому выражению «лянсинь», что значит буквально «доброе сердце». Это понятие отсылает нас к иному смысловому ряду, нежели идейный контекст совести европейца. Человек, по китайским представлениям, от природы добр, и от него требуется только оставить в покое свое сознание, которое в китайской традиции всегда «сердечно» (оба понятия обозначаются по-китайски одним иероглифом). Следовательно, сознание по природе нравственно; оно просветляется в меру своей соотнесенности с миром, погружения в гущу жизни. Оно в равной мере субъективно и объективно и допускает или, лучше сказать, высвобождает неисчерпаемое разнообразие мировой гармонии, где нет никаких противостояний и конфликтов. Отсюда непривычное для европейца сочетание толерантности, строгой дисциплины и артистической стильности в поведении китайцев. Если европеец и особенно русский, тем более в наше время, охотно ведут себя так, словно у них нет «ни стыда, ни совести», то ни один китаец, пусть самый нигилистически настроенный, не признается, что у него нет «доброго сердца», потому что это не только «потеря лица» (вещь еще и сейчас в китайском обществе непозволительная), но и полная нелепость. Столь же нелепо апеллировать к «доброму сердцу» китайца, ибо в подполье Поднебесья каждый «живет сам по себе». Но, может быть, китайцы и не нуждались в голосе совести, ведь последняя просыпается тогда, когда мы грешим, т.е. забываем о своей соотнесенности с другими людьми и Богом? А вся европейская мысль ориентирована как раз на такое греховное самолюбие.
Но почему в Китае уровень сознательности совпадает с глубиной покоя и даже, как ни странно, погруженности в несотворенную, бессознательную стихию грез? Что позволяет «человеку Пути», этому неунывающему подвижнику нравственности, быть хозяином своей судьбы, храня в каждый момент жизни безупречную выверенность душевных движений? А дело в том, что духовные упражнения грезящего в бодрствовании и бодрствующего в грезах, возвращают его к самому истоку опыта, переживанию «мельчайших превращений», к «семени» и «импульсу» всех явлений, к «пропускному пункту (букв. «заставе») жизни и смерти, где еще не появилась мысль» и сознание не отделено от существования. В этой последней глубине опыта отсутствующему взору и взору Отсутствующего открывается мерцающий океан дхарм. Здесь молниеносно вспыхивают и гаснут «безмолвно, как звезды в ночи», не успевая обрести форму, мириады символических миров. Здесь еще ничего нет, и все уже есть. Как говорили чаньские учителя, «прежде чем открыть рот, ты уже все сказал». Благодаря школе медитации человек Дао искореняет зло в его самом первом проблеске, в виртуальном зародыше, когда дурная наклонность сознания еще не получила воплощения и тем более не стала привычкой, чтобы затем превратиться в гибельную страсть (конфуцианцы описывают свой духовный опыт в категориях, весьма напоминающих «трезвение» исихастов). Одним словом, передовая линия духовного фронта у китайцев пролегает в сокровенности несотворенного покоя, предшествующего миру, – там, где китайская традиция помещала «подлинное я», «изначальный облик» каждого, а современная психология видит глубины подсознания, коллективного бессознательного, пренатального существования и т.п. В таком случае, переиначивая известную буддийскую формулу, можно сказать: «есть взгляд, но нет смотрящего»…
Китайская традиция с древности имела ясное понимание этого водораздела между явленностью и ноуменальной реальностью, каковой обозначался понятием «сокровенной глубины» опыта (сюань, ю, мин и проч.). Оттого же свое отношение к внешнему миру китайские мыслители выражали термином «переносить», «отсылать» себя (цзи), что указывало на игровой способ отношения к бытию, желание избежать фиксированной идентичности. Показательный пример – название собрания записок о радостях жизни писателя 17 в. Ли Юя: «Случайное пристанище праздных мыслей». Позднее ведущий японский философ К.Нисида, в чисто японском вкусе утрируя и выворачивая наизнанку, т.е. опредмечивая китайское миропонимание, отождествлял субъективность с абсолютным Ничто, которое недоступно рассмотрению, но само пребывает во всяком видении, во всех жизненных мирах.
Сегодня конфуцианство кажется многим передовым учением. А сто лет назад Макс Вебер, да и сами китайские революционеры считали его главным препятствием для прогресса Китая. Европейцам во времена Вебера, казалось, что китайцы пали жертвой первого искушения Христа в пустыне: они предпочли сытость свободе или, говоря более отвлеченным языком Вебера, игнорируют разрыв между данным и должным (из которого по идее вырастает совесть и ее сестра свобода). Такая позиция, по Веберу, как раз и предполагает некое сцепление мистики внутреннего опыта и заботы об этикете, что в итоге «подавляет естественное стремление личности к внутренней целостности». Что же, все китайцы – шизофреники?
В одно время с Вебером другой немец, Герман Кайзерлинг, подметил в китайцах те же черты, но истолковал их по-другому. Наблюдая жизнь китайских торговцев в Макао, Кайзерлинг отметил «атмосферу милого мещанского существования, где все очень чутки к правилам приличного поведения». Кайзерлинг, конечно, видел, что эти любезные лавочники старались выудить из его кармана как можно больше денег, пользуясь его незнанием реальных цен, – особенность китайских нравов хорошо знакомая всем, кто бывал на китайском базаре. (Еще в 17 в. русский посол в Китае Спафарий сердито писал, что за товар ценой в рубль местные купцы норовят запросить все сто, а на упреки в нечестности отвечают, что каждый волен от покупки отказаться.) Однако Кайзерлингу хитрые китайские продавцы не показались бессовестными обманщиками. Напротив, он пришел к выводу, что «многие из них могли быть людьми в самом высоком смысле слова». Ибо, продолжает Кайзерлинг, «судить о человеке по его поступкам – варварство… Там, где человеческая суть и поступки не совпадают, тот, кто обманывает, потому что это дозволяется обычаем, и тот, кто ведет себя порядочно, следуя принятым условностям, стоят друг друга во всех отношениях. Для мудрого нет разницы между «столпом общества» и нечестным маклером, если их сущность не покрывается тем, что они делают… последний стоит даже выше первого, поскольку, не имея идеалов, не может им изменить».
Разумеется, Кайзерлинг имеет в виду специфически китайскую обстановку, т.е. «милую мещанскую атмосферу» всеобщей любезности, где ни одно действие не предпринимается без наличия очевидных признаков взаимного уважения и согласия. Но если для китайцев внешний мир – только видимость, то их духовный опыт в самом деле не покрывается им. Это значит, что они живут как играют, «перенося» себя в разные ситуации, а игра предполагает и искусство, и наслаждение. Но они играют искренно, с полной серьезностью стилизуя свое поведение, и поэтому для них все предвосхищающее «бдение сердца» (без которого не будет само-различения и, следовательно, игры) без усилия преломляется в пред-упредительность любезного поведения. А вместе то и другое обеспечивает стратегическое преимущество в потоке житейских дел. Аналогичным образом, гармония мира стоит на всеединстве бесконечного саморазличения, вездесущей само-бытности всего и вся и, следовательно, равноценности всех моментов бытия, так что в этом мире каждый живет сам по себе и… наравне с другими. Мир есть всевместительная совместность, самоскрывающееся сокрытие, где правит вечно отсутствующее «здесь и теперь», мрак вездесущей предельности опыта. Вот еще одна причина того, что китайцы – прирожденные стратеги, вольно и невольно следующие завету Макиавелли: в политике не может быть прозрачных и ясных договоренностей, в ней либо ты управляешь, либо тобой управляют. И кто в таком случае может определить объективную или даже «справедливую» цену вещи?
«Из всех народов китайцы – самые человечные», – заключает Кайзерлинг. – Нет такого китайского идеала, который не мог бы служить образцом для любого человека. Точно так же и в атмосфере китайской культуры нет ничего такого, что давало бы новый духовный импульс; напротив, она поощряет к рутинному исполнению того, что заложено в человеческой натуре». Сильное суждение, отмеченное редкой нынче интеллектуальной честностью. Оно словно подтверждает китайскую поговорку: «Когда свершится путь человека, путь Неба свершится сам собой». Но как раз по этой причине нет ли оснований полагать, что неодолимая человечность китайского мировосприятия скрывает в себе нечеловеческую, небесную глубину, подобно тому, как работа совести свершается в жизни китайца по ту сторону всякого знания и опыта, в абсолютной свободе игры? Каждая вещь, говорит Лао-цзы, ценна тем, что существует не для себя. И китайская человечность не переходит в программный гуманизм. Она, скорее, уходит вглубь человеческого мироощущения.
Парадоксальная совместность, (не)схождение таинственной глубины опыта и тщательной церемонности – самая характерная черта китайского жизненного уклада. Она не поддается анализу и не разлагается на «дискурсы». Этот разрыв развил вкус жителей Азии к игре самого бытия вместо беспомощно-исступленной «театральности тел» в мире самотождественных сущностей. Им порожден и особый язык китайской мудрости – афористически-иносказательный, жанрово полифоничный; беспредметный язык чистого события, премудрого безмолвия, из которого исходит и к которому возвращается речь. Так что вопрос «есть ли у китайцев совесть?» остается вопросом, и он обращен, помимо прочего, к нам самим. Способны ли мы видеть истину в глубине жизни?
если обойти сто или тысячу китайцев и среди них найдется один который не воспользуется разрешением говорить любую цену, а скажет цену умеренно высокую сообразно на его взгляд возможностям покупателя желая чтобы впоследствии покупатель сделав сравнения был все же не считал себя обманутым ….то такое понимание чести, или совести, или человечного, или доброго и есть чистое духовное в народах Китая….а 999 кривд не говорят о чести народа а о обычном этно-колорите, окраске ….о обычном полутемном состоянии душ…в завышении цены, в занижении качества и во многих видах «законных» обманов большая часть человечества не винит себя….и не чувствует в этом пятна или внутреннего ущерба ….так как нечто чистое или гармоничное должно быть внутри, чтобы почувствовать соблазн получить прибыль, или решить проблему или трудность житейскую, за счет ущерба сердцу…. этикет это этикет….чистое сердце это чистое сердце….
если обойти сто или тысячу китайцев и среди них найдется один который не воспользуется разрешением говорить любую цену, а скажет цену умеренно высокую сообразно на его взгляд возможностям покупателя желая чтобы впоследствии покупатель сделав сравнения был все же не считал себя обманутым ….то такое понимание чести, или совести, или человечного, или доброго и есть чистое духовное в народах Китая….а 999 кривд не говорят о чести народа а о обычном этно-колорите, окраске ….о обычном полутемном состоянии душ…в завышении цены, в занижении качества и во многих видах «законных» обманов большая часть человечества не винит себя….и не чувствует в этом пятна или внутреннего ущерба ….так как нечто чистое или гармоничное должно быть внутри, чтобы почувствовать соблазн получить прибыль, или решить проблему или трудность житейскую, за счет ущерба сердцу…. этикет это этикет….чистое сердце это чистое сердце….
если обойти сто или тысячу китайцев и среди них найдется один который не воспользуется разрешением говорить любую цену, а скажет цену умеренно высокую сообразно на его взгляд возможностям покупателя желая чтобы впоследствии покупатель сделав сравнения был все же не считал себя обманутым ….то такое понимание чести, или совести, или человечного, или доброго и есть чистое духовное в народах Китая….а 999 кривд не говорят о чести народа а о обычном этно-колорите, окраске ….о обычном полутемном состоянии душ…в завышении цены, в занижении качества и во многих видах «законных» обманов большая часть человечества не винит себя….и не чувствует в этом пятна или внутреннего ущерба ….так как нечто чистое или гармоничное должно быть внутри, чтобы почувствовать соблазн получить прибыль, или решить проблему или трудность житейскую, за счет ущерба сердцу…. этикет это этикет….чистое сердце это чистое сердце….
Очень интересная статья, плюс написанная красивым языком с большим количеством любопытных цитат, многии из которых я не встречал. Спасибо за анализ таких важных понятий и возможность сравнить запад и восток. Это как пальцы указывающие на луну- это дает возможность точнее увидеть свой путь, ведь мы живем между востоком и западом.
Очень интересная статья, плюс написанная красивым языком с большим количеством любопытных цитат, многии из которых я не встречал. Спасибо за анализ таких важных понятий и возможность сравнить запад и восток. Это как пальцы указывающие на луну- это дает возможность точнее увидеть свой путь, ведь мы живем между востоком и западом.
Очень интересная статья, плюс написанная красивым языком с большим количеством любопытных цитат, многии из которых я не встречал. Спасибо за анализ таких важных понятий и возможность сравнить запад и восток. Это как пальцы указывающие на луну- это дает возможность точнее увидеть свой путь, ведь мы живем между востоком и западом.
Полагаю, что эти вопросы совести возникают вследствие западной жажды дискурсивно осмыслять реальность. Разумеется делается это потому, что мы хотим получить то, чего нам не хватает. Чего у нас нету. В Китае же именно потому все так хорошо, что это все уже есть. А раз оно есть — кому какое дело до доказательств. И действительно — зачем мучить себя вопросами, если общество является последней инстанцией и главным обоснованием всего. Не это ли признак высокой культуры — присутствие типовых формы поведения, соответствующих ритуалу. Ритуал, цитируя упомянутого Барта
<Помогает обойти любую неприятность на улице>.
Это как секретный пароль, дающий пропуск за любые баррикады. Я знаю как выйти из любого положения, — ведь жест, который все поймут уже общеизвестен и заранее определен традицией. Сказано:
<Подкреплять основу ритуалом означает учтиво вести себя в обществе.>
Человек знает как себя вести потому что об этом уже кто то позаботился. Безумие не использовать то, что эффективно и лежит под рукой. Никаких конфликтов. Никаких потрясений и стрессов. Никаких неприятностей. Что же мне в таком случае может угрожать? Тогда я могу не задаваться лишними вопросами и спокойно делать свое дело. Кроме того этим я поддерживаю других членов общества и таким образом достигается гармония и взаимопонимание в единстве всеобщей истины. А истина в Китае как известно — созвучие сердец. Достаточно сравнить это с определением истины когда истина есть то, что дает мне власть над тем, кто ее не знает. Для такой культуры продуманность жизни до мельчайших деталей — почти рабство.
А что же у нас? Человек одинок, он заброшен во враждебное общество, где полностью (!!!) отсутствуют типовые формы культуры. Каждому выживать кто как может. И больше всего мы хотим того, чему нас никто не учит — мы хотим быть моральными (Паскаль) . Но разве в какой нибудь школе учат морали? Нас учат арифметике. Предполагается что люди сами по себе, от природы моральны, и обо всем договорятся сами (Руссо). Следовательно европейцы в своих мыслях тождественны друг другу — и какой же верх беспечности оставить все только на этой хлипкой ниточке, при чем взятой произвольно в качестве теоретического предположения. Поистине царская щедрость — заложить здание цивилизации в тысячу метров на соломенном фундаменте. Кроме того одними мыслями сыт не будешь. Удивительно, что заметил это именно китайский поет :
<Напиться слушая водопад насытится рисуя плоды сливы>
Люди же соединяются скорее по незнанию, чем по знанию, ведь нет двух человек с одинаковыми мыслями (Монтень), а единственное постоянство мысли — в ее не доверии к себе. А так как запас критической диструктивной мысли безграничен, то ее предел — тоже безграничен. О чем же мы в таком случае можем договорится, если не существует независимого средства, снимающего все опозиции, соеденяющего непреодолимые разрывы и выражаенного в символическом. Так не признак ли дикарства — отсутствие типовых форм культуры, позволяющих избежать любой конфликтной ситуации?
Полагаю, что эти вопросы совести возникают вследствие западной жажды дискурсивно осмыслять реальность. Разумеется делается это потому, что мы хотим получить то, чего нам не хватает. Чего у нас нету. В Китае же именно потому все так хорошо, что это все уже есть. А раз оно есть — кому какое дело до доказательств. И действительно — зачем мучить себя вопросами, если общество является последней инстанцией и главным обоснованием всего. Не это ли признак высокой культуры — присутствие типовых формы поведения, соответствующих ритуалу. Ритуал, цитируя упомянутого Барта
<Помогает обойти любую неприятность на улице>.
Это как секретный пароль, дающий пропуск за любые баррикады. Я знаю как выйти из любого положения, — ведь жест, который все поймут уже общеизвестен и заранее определен традицией. Сказано:
<Подкреплять основу ритуалом означает учтиво вести себя в обществе.>
Человек знает как себя вести потому что об этом уже кто то позаботился. Безумие не использовать то, что эффективно и лежит под рукой. Никаких конфликтов. Никаких потрясений и стрессов. Никаких неприятностей. Что же мне в таком случае может угрожать? Тогда я могу не задаваться лишними вопросами и спокойно делать свое дело. Кроме того этим я поддерживаю других членов общества и таким образом достигается гармония и взаимопонимание в единстве всеобщей истины. А истина в Китае как известно — созвучие сердец. Достаточно сравнить это с определением истины когда истина есть то, что дает мне власть над тем, кто ее не знает. Для такой культуры продуманность жизни до мельчайших деталей — почти рабство.
А что же у нас? Человек одинок, он заброшен во враждебное общество, где полностью (!!!) отсутствуют типовые формы культуры. Каждому выживать кто как может. И больше всего мы хотим того, чему нас никто не учит — мы хотим быть моральными (Паскаль) . Но разве в какой нибудь школе учат морали? Нас учат арифметике. Предполагается что люди сами по себе, от природы моральны, и обо всем договорятся сами (Руссо). Следовательно европейцы в своих мыслях тождественны друг другу — и какой же верх беспечности оставить все только на этой хлипкой ниточке, при чем взятой произвольно в качестве теоретического предположения. Поистине царская щедрость — заложить здание цивилизации в тысячу метров на соломенном фундаменте. Кроме того одними мыслями сыт не будешь. Удивительно, что заметил это именно китайский поет :
<Напиться слушая водопад насытится рисуя плоды сливы>
Люди же соединяются скорее по незнанию, чем по знанию, ведь нет двух человек с одинаковыми мыслями (Монтень), а единственное постоянство мысли — в ее не доверии к себе. А так как запас критической диструктивной мысли безграничен, то ее предел — тоже безграничен. О чем же мы в таком случае можем договорится, если не существует независимого средства, снимающего все опозиции, соеденяющего непреодолимые разрывы и выражаенного в символическом. Так не признак ли дикарства — отсутствие типовых форм культуры, позволяющих избежать любой конфликтной ситуации?
Полагаю, что эти вопросы совести возникают вследствие западной жажды дискурсивно осмыслять реальность. Разумеется делается это потому, что мы хотим получить то, чего нам не хватает. Чего у нас нету. В Китае же именно потому все так хорошо, что это все уже есть. А раз оно есть — кому какое дело до доказательств. И действительно — зачем мучить себя вопросами, если общество является последней инстанцией и главным обоснованием всего. Не это ли признак высокой культуры — присутствие типовых формы поведения, соответствующих ритуалу. Ритуал, цитируя упомянутого Барта
<Помогает обойти любую неприятность на улице>.
Это как секретный пароль, дающий пропуск за любые баррикады. Я знаю как выйти из любого положения, — ведь жест, который все поймут уже общеизвестен и заранее определен традицией. Сказано:
<Подкреплять основу ритуалом означает учтиво вести себя в обществе.>
Человек знает как себя вести потому что об этом уже кто то позаботился. Безумие не использовать то, что эффективно и лежит под рукой. Никаких конфликтов. Никаких потрясений и стрессов. Никаких неприятностей. Что же мне в таком случае может угрожать? Тогда я могу не задаваться лишними вопросами и спокойно делать свое дело. Кроме того этим я поддерживаю других членов общества и таким образом достигается гармония и взаимопонимание в единстве всеобщей истины. А истина в Китае как известно — созвучие сердец. Достаточно сравнить это с определением истины когда истина есть то, что дает мне власть над тем, кто ее не знает. Для такой культуры продуманность жизни до мельчайших деталей — почти рабство.
А что же у нас? Человек одинок, он заброшен во враждебное общество, где полностью (!!!) отсутствуют типовые формы культуры. Каждому выживать кто как может. И больше всего мы хотим того, чему нас никто не учит — мы хотим быть моральными (Паскаль) . Но разве в какой нибудь школе учат морали? Нас учат арифметике. Предполагается что люди сами по себе, от природы моральны, и обо всем договорятся сами (Руссо). Следовательно европейцы в своих мыслях тождественны друг другу — и какой же верх беспечности оставить все только на этой хлипкой ниточке, при чем взятой произвольно в качестве теоретического предположения. Поистине царская щедрость — заложить здание цивилизации в тысячу метров на соломенном фундаменте. Кроме того одними мыслями сыт не будешь. Удивительно, что заметил это именно китайский поет :
<Напиться слушая водопад насытится рисуя плоды сливы>
Люди же соединяются скорее по незнанию, чем по знанию, ведь нет двух человек с одинаковыми мыслями (Монтень), а единственное постоянство мысли — в ее не доверии к себе. А так как запас критической диструктивной мысли безграничен, то ее предел — тоже безграничен. О чем же мы в таком случае можем договорится, если не существует независимого средства, снимающего все опозиции, соеденяющего непреодолимые разрывы и выражаенного в символическом. Так не признак ли дикарства — отсутствие типовых форм культуры, позволяющих избежать любой конфликтной ситуации?
имя ей -ритуал.но ритуал тоже нуждается в опоре на силу.
При всём моём уважении к Владимиру Малявину как автору «Комментария к Чжуан-цзы», эта статья написана, мягко говоря, крайне предвзято и вовсе не объективно в отношении представителей Западных культур. Да и касательно представителей Китая тоже слишком много спорных моментов, особенно если говорить о конкретном поведении конкретных людей.