Главная страница » Публикации » Встретить учителя
| |

Встретить учителя

Malyavin, Vladimir Malyavin

В. В. Малявин  для Русского журнала.

Каждый народ исподволь, но кропотливо, как и подобает «кроту истории», вырабатывает свой самый характерный и привлекательный, одновременно национально-самобытный и всечеловеческий тип. В России таковым стал тип мудрой пожилой женщины — воплощение просветленной женственности, хранительницы богатств русской души, прочной опоры нашего неустроенного быта. Случайно ли у нашего первого поэта Пушкина была Арина Родионовна? А у моих тайваньских студентов, учившихся в России, самые светлые воспоминания связаны с «бабушками», у которых они снимали комнаты.
В Китае же мудрость народа кристаллизовалась в типе личности, который там называют «народным учителем». Нечто похожее можно найти и в русской жизни среди необразованных, но талантливых людей, наделенных цепким умом и умеющих дать толковые ответы на все вопросы жизни. Но такие люди у нас — это, что называется, «самородки» без школы и традиции, часто сектантские вожаки и почти всегда маргиналы. В Китае же «народные учителя» — хранители вековой мудрости культуры. Их авторитет непререкаем — хотя бы потому, что китайцы не представляют себе жизни без учителя, одним своим присутствием свидетельствующего о таинстве вечнопреемственности духа. Для них сознание изначально помещено в соотнесенность предыдущих и последующих моментов бытия, человек есть прежде учитель-ученик (варианты: отец/сын, мать/дитя), а уж потом индивид. Человек по-китайски есть именно между-человеческое (жэнь цзянь) в некоем абсолютном смысле: он растянут между двумя недостижимыми полюсами: тем, кем он «никогда не был» («великим прародителем», существующим до начала времен), и кем он «еще не бывал» (неисповедимая будущность).
Первая в китайской истории книга — и первая в человеческой истории книга о человеке — вдохновлена именно опытом встречи с учителем, в данном случае — Конфуцием, который стал первым учителем Китая как раз потому, что первым задумался о неизбежности учительства. Предмет этой книги, составленной сообща учениками Конфуция и озаглавленной просто «Обсужденные речи» (по-русски ее называют обычно «Беседы и суждения»), есть именно переживание «сердечной встречи» с учителем, которое, как ни странно, равнозначно самопознанию, ибо мы воистину открываем себя в другом, и от этого открытия ликует и поет душа. Непостижимый учитель и есть идеальное олицетворение другого. Но это другое не чуждо нам, не отделено от простейшей, изначальной данности самой жизни. Больше всего нас способна научить непосредственность жизненного опыта. Вот почему в книге об учителе — и одновременно главном китайском каноне — мы не находим «объективных фактов», по ней даже нельзя восстановить биографию Конфуция, зато в ней есть масса подробностей о его жизни. Жизнь, прежде всего, подробна. И в первой китайской книге есть, в сущности, только подробности, что счастливо спасает ее от мнимой многозначительности отвлеченных идеалов, но привлекает внимание читателя к неподдельной значительности жизненных нюансов. Великий учитель прячется в житейской рутине, как улитка в раковине. Непреходящая эфемерность жизни — его самое надежное убежище.
Так приходит понимание смысла учительства, каковой заключается, если вспомнить известный сонет Микеланджело, не в многознании и даже не в искусности, а только в «ограничении себя». Встреча с учителем учит прозревать исток самого течения жизни, неприметные для поверхностного взора «семена» явлений просто потому, что учитель в своем безусловном самоограничении уводит за грань видимого: он умеет отсутствовать в мире. Подражать ему бессмысленно. Можно только натолкнуться на него и… начать самому жить воистину. Моралист 17-го века Хун Цзычэн уподобляет учителя и ученика «двум незнакомцам, которые случайно сторговались на дороге и разошлись, забыв друг о друге». Забыть — значит жить, а жить — значит непроизвольно возобновлять непреходящее. Ибо свобода есть не только сознательная, но и бессознательная необходимость.
Что же делает учитель? Буквально ничего, точнее — ничего лишнего. Он только «оставляет себя» и тем самым дает всему быть. Благодаря ему передается Изначальное: то, что дается прежде всего и опознается после всего; то, что всему предшествует и всему наследует. Его жизнь есть безначальный и бесконечный путь. Великий Путь, которым никто не идет.

знаменитый учитель тайцзицюань Ян Лучань


В даоских книгах, где с особенной ясностью раскрываются метафизические корни учительства, истинный учитель внушает ужас людям умствующим, обладающим предметным знанием, ибо сквозь его человеческий облик проступает нечеловеческая глубина мировой бездны. А его смерть, уход из мира до передачи своей мудрости другим — между прочим, учительный акт par excellence — исторгает из его учеников гомерический смех, ведь учитель подтверждает свое звание указанием на его несостоятельность!
«Оставить себя» — вот то абсолютно безыскусное сверхусилие помимо и поверх всех усилий, которое является единственной тайной (совершенно неутаимой) «народного учителя» в Китае. Такое умение невозможно «натренировать». Здесь не требуется никаких размышлений, никакой техники. Во всяком случае, не больше, чем их требуется для кровообращения или обмена веществ в организме. Да и не станет по-настоящему свободный человек обременять себя техникой. В настоящем искусстве, говорят китайцы, «нет правил». Тут действует другая логика — логика предельной реальности как невозможного: откажись от всего — и все будешь иметь, подвергни себя смертельной опасности — и сбережешь себя. Самое простое в нашей жизни оказывается на поверку самым утонченным. И нет другого способа удержать и даже внушить восприятие жизни как чуда и таинства. Прочее — гробы повапленные.
Самоотречением определяются сила и достоинство учителя. Чем меньше он живет для себя и даже, поистине, чем меньше знает, тем важнее и весомее он для мира. И меньше всего учитель знает, чем он занимается. Вот любопытный пример: километрах в двухстах к югу от Пекина в нескольких деревнях бытует старинная школа ушу Цветок Сливы. Мастера этой школы ничего не знают ни об основоположнике своей школы, ни даже о ее истории за исключением двух-трех эпизодов. Возможно, меня просто сочли недостойным знания столь важных предметов, но, сдается мне, дело тут в другом: в безупречной приверженности духовной практике как таковой и нежелании подчинять эту практику отвлеченному смыслу, другими словами — нежелании отступать от уникальности духовного опыта. Более того, учитель ушу вообще избегает разговоров о том, чем он занимается. Один из мастеров школы Сливового Цветка в Пекине рассказал мне о том, как однажды пришел в гости к мастеру той же школы в другом городе. «Три часа разговаривали, а он даже не признался, что принадлежит нашей школе. Вот это учитель!» — восхищался пекинец. Добавлю от себя, что такие учителя могут при желании сколь угодно долго совершенно спокойно смотреть сквозь собеседника, не отвечая на его настойчивые расспросы. Это тоже часть их мастерства, и едва ли не важнейшая.
Впрочем, и сама-то практика почти не видна. Помню, как в молодости искал в Москве (в Китай тогда ездили только дипломаты) китайского учителя каллиграфии, и знакомый китаец сказал мне: «Знаю одного. Его паралич разбил, руки поднять не может, но пишет как бог!» Встретиться с тем учителем не довелось, зато посчастливилось встретиться со многими другими и среди них — с патриархом школы рукопашного боя «Ладонь Восьми Триграмм» Ли Цзымином. Это было в Пекине в 1988 году. Учителю Ли было тогда уже под девяносто, у него так дрожали руки и ноги, что его нужно было поддерживать при ходьбе. Но каждое утро он практиковался в каллиграфии, чтобы «укрепить жизненный дух». Надо было видеть эту картину: немощного старика ведут к столу, младшие члены семьи с вежливой суетливостью подносят чай, расстилают бумагу, растирают тушь. Но стоило учителю Ли взяться за писчую кисть, как дрожь в руках проходила и на бумагу изливался поток письмен, завершавшихся какой-нибудь юмористической подписью от имени «неудельного старичка». Воодушевившись, учитель Ли иногда делал знак стоявшему рядом ученику напасть на него и, быстро вытянув навстречу руку, едва заметным поворотом тела отбрасывал нападавшего — молодого сильного мужчину — в угол комнаты. Не было никаких признаков того, что ученик поддавался, да и невозможно нарочно отскочить назад на два метра.

Учитель Ли Цзымин с учениками


Владение этой одухотворенной силой и есть единственное искусство китайского учителя, которое на Западе получило прозвание кунгфу. Эту силу, как чувство, нельзя вызвать произвольно. Ею, как и чувством, можно только жить, давая ей проистекать сообразно ее внутреннему закону. Она приходит из неведомой глубины времен и туда же уходит, неудержимая и неисчерпаемая. Ее можно «занять» у мира, как берут кредит в банке, но для этого нужно открыться миру, иметь с ним доверительные отношения.
«Чтобы обрести Путь, — часто говорил учитель Ли, — нужно иметь тыквенное сердце», т.е. сердце простака, ничего в себе не удерживающее, не строящее планов. Безопасность дается полной незащищенностью: «младенца не укусят ядовитые гады», напоминает Лао-цзы. Безумная истина, лишь отчасти и в искаженном контексте известная нам по поговорке «дуракам везет». Верить в нее способен только тот, кто верит в учителя. А в учителя, как в Россию, можно только верить.
Счастье встретить своего учителя, как счастье настоящей любви, дается редко, но узнать учителя легко. Ведь учитель всегда указывает на отличное, иное, уникальное. Народная молва утверждает, что настоящей учитель и выглядит, и держится, и делает все не так, как обыкновенные люди. Это чистая правда. Все истинные учителя, которых я видел, имели необычный облик, особенно лицо: вытянутое, с резко очерченными, как бы квадратными скулами, большим носом и высоким лбом, оно мало походит на привычное лицо китайца и внушает мысль скорее о какой-то нечеловеческой, «небесной» глубине в человеке. Учитель, этот вестник инобытия, внушает мысль о том, что под покровом повседневности и этнографической китайщины таится какой-то другой, неизмеримо более близкий нам — или всем далекий — «другой» и «древний» Китай.
Однако важно соблюдать приличия. Правительство делает вид, что не замечает этих столпов народного быта. Учителя, в свою очередь, подчеркнуто равнодушны к властям и жалуемым ими почестям. Не сравнить с соседней Японией, где чуть ли не каждый мастер боевых искусств и даже ремесленник получает титул «сокровище государства» и щедрые субсидии. Китайские учителя — люди бедные, но гордые. Люди «без биографии»: за редкими исключениями я даже не знаю, чему они учились и где работали, да и не особенно этим интересовался, зная заранее, что настоящий учитель, по совету древних даосов, «хоронит себя в миру» и в его жизни важны не биография, а подробности. Впрочем, вот одно достоверное обстоятельство: многие предпочитают служить ночными сторожами, поскольку ночью можно спокойно заниматься своим непонятным делом.
Раз все внешнее не имеет значения, а смысл совершенствования только в том, чтобы вернуться к своему естеству, то и занятия с учителем в Китае проходят без формальностей, даже без обычных в китайском быту знаков вежливости. Это не Япония, где учащиеся школы боевых единоборств перед занятием подолгу сидят в церемониальной позе и без конца кланяются учителю. В Китае и занятий-то часто не видно. Занимаются где-нибудь в углу парка или просто в подворотне, ученики подходят по одному, запросто здороваются с учителем, беседуют, попивая чай, кое-кто курит, и нередко в компании учителя. В этом есть свой смысл: живая беседа — лучший способ выразить суть вечнотекучей, не знающей правил, всегда нового духовного постижения. Учитель по древней традиции предпочитает отвечать на вопросы учеников и часто совершенно неспособен к монологам. Поток внутренне сфокусированного разговора, как водный поток, искрящийся под ясной луной, озаряется вспышками внутреннего просветления, ожидаемой, но всегда внезапной «встречи сердец». Эти моменты следует аккуратно записывать и передавать как можно подробнее ученикам следующего поколения, ибо нет другого способа засвидетельствовать духовный опыт.
Побочным продуктом такой методики обучения вполне мог быть самый косный формализм, но тут уж, как говорится, имеющий уши да услышит. А вообще было бы любопытно всерьез сопоставить, а может, и совместить западное преподавание объективного, выраженного в общих правилах знания и восточное обучение знанию опытному, ориентированному на единичность явления истины. Тешу себя надеждой, что человеку нужно и то, и другое.
По тем же причинам к каждому ученику учитель ищет индивидуальный подход. Занятия же называет «потехой», «баловством» (вань) — словечко, прилагаемое китайцами решительно ко всем видам деятельности. Да и как иначе: мудрый, не будучи привязанным к внешним вещам, может только «играться» с миром. Атмосфера непринужденно-доверительного общения в китайских школах духовной практики не имеет, конечно, ничего общего с несерьезным отношением к делу. Она есть знак внутреннего и, следовательно, непосредственного контакта, «духовного соприкосновения», которое выше (или глубже) социальных условностей. Его законной внешней параллелью является физическое воздействие. Речь ведь недаром о занятии рукопашным боем. Не раз мне доводилось видеть, как учитель, не прерывая любезной беседы и не прогоняя с лица радушной улыбки, наносил ученику сильнейший удар в то место, где в его позе имелся изъян.

Бодхидхарма

Вот когда начинаешь понимать необходимость присутствия учителя. Китайцы с древних времен хорошо понимали то, до чего европейцы доходят с трудом, а именно: сознанию свойственно обманываться и подменять реальность удобным представлением о ней. Как говорил тот же Хун Цзычэн, «сознание не есть то, чем оно предстает для себя. Что же в нем сознавать?» Сознание никогда добровольно не согласится признать свою ограниченность, оно никогда не захочет смириться. Учитель и есть тот, кто способен взломать скорлупу сознания ученика (а учеником следовало бы считать того, кто по своему неразумию живет «удобством» сознания). Чань-буддийское предание, охотно утрировавшее посылки китайской традиции, представляет эту драму ученичества в нарочито резкой форме. Достаточно вспомнить рассказ о том, как второй патриарх Чань в знак преданности основателю Чаньской школы Бодхидхарме отрубил себе руку и молил его дать наставление. «Дай мне твое сознание, и я успокою его», — сказал Бодхидхарма. — «Каждый раз, когда я хочу схватить свое сознание, оно ускользает от меня», — отвечал ученик. — «Ну вот, я уже успокоил твое сознание», — заключил Бодхидхарма.

Смирить сознание можно, только возвращая его к домыслимым истокам опыта, т.е. к заданности телесного присутствия в мире. Память тела наставляет ум. Органическая полнота жизни исцеляет дух. Быть мудрым по-китайски означает не столько воспитывать чувства, сколько воспитывать себя чувством.
Китайские учителя недолюбливают японцев за их чрезмерную привязанность к формальностям и сознательной воле, что, строго говоря, препятствует достижению покоя. Те из них, кто учительствовал в Японии, с отвращением рассказывают о том, как первоначальная надменность японских каратеков и айкидоистов после поражения в схватке сменяется раболепием. Нередки и нелестные отзывы о европейцах, которые норовят доказать свое превосходство кулаками. Как-то один такой драчун, проиграв в поединке, сказал моему учителю Тайцзицюань на Тайване: «Я понял, что вы сильнее меня, но еще не понял насколько». И получил истинно китайский ответ: «А мне не нужно быть намного сильнее вас, достаточно быть чуть-чуть сильнее». А все дело в том, что китайский учитель только «соответствует моменту», т.е. ищет все более тонкое дифференциальное отношение между сознанием и вещами.
В те редкие моменты, когда китайские учителя собираются в своем кругу, их разговор обычно поворачивает на заупокойный лад: та школа уже исчезла, и та, и та… Они без волнения читают этот поминальный список. Они уверены, что Небо не допустит исчезновения Великого Пути в мире хотя бы потому, что сознание не может не сознавать и, значит, достигать просветления. И дело не в просветлении самом по себе — этом пустом фетише интеллектуалов. Просто оно на мгновение высвечивает бездонную глубину самой жизни. Сказано древним даосом:
«Сколько ни собрать хвороста человеческими руками, он все равно прогорит. Но огонь перекидывается дальше, и никто не знает, где ему конец».
13.05.2005

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

0 комментариев

  1. Очевидно, в другой жизни я был китайцем. Поскольку именно УЧИТЕЛЯ сформировали и мое отношение к жизни, и мое отношение к самому себе. Если мне в чем повезло в жизни — так это с семьей, в которой родился, с семьей, которую создал и с учителями, КОТОРЫЕ МЕНЯ ВОЗДВИГЛИ. «Лев Абрамович, ЗА ЧТО ДВОЙКА??!! Какая разница , чему тот клятых икс равен — сорока или одиннадцати! Что, от этого земля перевернется?!» » Слушай сюда, шлимазл… Иксу без разницы, ЧЕМУ ОН РАВЕН. Но если ТЫ не знаешь, ЧТО ЛЕЖИТ В НЕИЗВЕСТНОМ — то хуже только тебе. И за двойку не морочь мне голову… Я не тебе дал два — я СЕБЕ дал два. За то, что плохо научил… Тебе оценки по математике ЖИЗНЬ СТАВИТЬ будет. Иди себе…» Моему учителю математики, Льву Абрамовичу Наймарку в этом феврале исполнилось 92 года. Другая учительница, которая славилась исключительной требовательностью , но которую все очень любили именно за УМЕНИЕ НАУЧИТЬ: Зинаида Николаевна Довженко. «Дети, хотите вы знать английский или нет -это ваше дело. Вы будете его знать. Это МОЕ дело»…. Наставники в военном училище — запомни, курсант, тебе предстоит УЧИТЬСЯ ВСЮ ЖИЗНЬ. Поэтому научись учиться — иначе жизнь будет не развитием, а биологией. От своего преподавателя философии , литовца по национальности, я впервые услышал о Конфуции — научи учеников, чтобы было у кого учиться в старости… И о Лао Цзы — если ты точно знаешь, чего именно ты не знаешь — ты знаешь все, что тебе надо….» Руководствуюсь ДО СИХ ПОР. Не, я точно был китайцем в той жизни…

  2. Очевидно, в другой жизни я был китайцем. Поскольку именно УЧИТЕЛЯ сформировали и мое отношение к жизни, и мое отношение к самому себе. Если мне в чем повезло в жизни — так это с семьей, в которой родился, с семьей, которую создал и с учителями, КОТОРЫЕ МЕНЯ ВОЗДВИГЛИ. «Лев Абрамович, ЗА ЧТО ДВОЙКА??!! Какая разница , чему тот клятых икс равен — сорока или одиннадцати! Что, от этого земля перевернется?!» » Слушай сюда, шлимазл… Иксу без разницы, ЧЕМУ ОН РАВЕН. Но если ТЫ не знаешь, ЧТО ЛЕЖИТ В НЕИЗВЕСТНОМ — то хуже только тебе. И за двойку не морочь мне голову… Я не тебе дал два — я СЕБЕ дал два. За то, что плохо научил… Тебе оценки по математике ЖИЗНЬ СТАВИТЬ будет. Иди себе…» Моему учителю математики, Льву Абрамовичу Наймарку в этом феврале исполнилось 92 года. Другая учительница, которая славилась исключительной требовательностью , но которую все очень любили именно за УМЕНИЕ НАУЧИТЬ: Зинаида Николаевна Довженко. «Дети, хотите вы знать английский или нет -это ваше дело. Вы будете его знать. Это МОЕ дело»…. Наставники в военном училище — запомни, курсант, тебе предстоит УЧИТЬСЯ ВСЮ ЖИЗНЬ. Поэтому научись учиться — иначе жизнь будет не развитием, а биологией. От своего преподавателя философии , литовца по национальности, я впервые услышал о Конфуции — научи учеников, чтобы было у кого учиться в старости… И о Лао Цзы — если ты точно знаешь, чего именно ты не знаешь — ты знаешь все, что тебе надо….» Руководствуюсь ДО СИХ ПОР. Не, я точно был китайцем в той жизни…

  3. Очевидно, в другой жизни я был китайцем. Поскольку именно УЧИТЕЛЯ сформировали и мое отношение к жизни, и мое отношение к самому себе. Если мне в чем повезло в жизни — так это с семьей, в которой родился, с семьей, которую создал и с учителями, КОТОРЫЕ МЕНЯ ВОЗДВИГЛИ. «Лев Абрамович, ЗА ЧТО ДВОЙКА??!! Какая разница , чему тот клятых икс равен — сорока или одиннадцати! Что, от этого земля перевернется?!» » Слушай сюда, шлимазл… Иксу без разницы, ЧЕМУ ОН РАВЕН. Но если ТЫ не знаешь, ЧТО ЛЕЖИТ В НЕИЗВЕСТНОМ — то хуже только тебе. И за двойку не морочь мне голову… Я не тебе дал два — я СЕБЕ дал два. За то, что плохо научил… Тебе оценки по математике ЖИЗНЬ СТАВИТЬ будет. Иди себе…» Моему учителю математики, Льву Абрамовичу Наймарку в этом феврале исполнилось 92 года. Другая учительница, которая славилась исключительной требовательностью , но которую все очень любили именно за УМЕНИЕ НАУЧИТЬ: Зинаида Николаевна Довженко. «Дети, хотите вы знать английский или нет -это ваше дело. Вы будете его знать. Это МОЕ дело»…. Наставники в военном училище — запомни, курсант, тебе предстоит УЧИТЬСЯ ВСЮ ЖИЗНЬ. Поэтому научись учиться — иначе жизнь будет не развитием, а биологией. От своего преподавателя философии , литовца по национальности, я впервые услышал о Конфуции — научи учеников, чтобы было у кого учиться в старости… И о Лао Цзы — если ты точно знаешь, чего именно ты не знаешь — ты знаешь все, что тебе надо….» Руководствуюсь ДО СИХ ПОР. Не, я точно был китайцем в той жизни…

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *