| |

Восточноазиатский политикум. Часть I. Поставить на вид

Итак, название Срединное государство как бы предопределило отсутствие у Китая четких географических границ. Ведь середина, а точнее центр, одновременно везде и нигде и притом остается невидимой, всегда пребывает внутри. А на практике Китай – геополитическая матрешка, состоящая из нескольких как бы вложенных друг в друга миров. Есть глубинный континентальный Китай. Есть прибрежный Китай с его «особыми экономическими зонами» и анклавами фактически иностранного управления. Есть частично независимые Гонконг и Макао. Есть полностью независимый Тайвань, уже готовый порвать исторические связи с материком. Есть общины китайских эмигрантов в странах ЮВА. Наконец, есть всемирная сеть «китайских кварталов» и массы китайских иммигрантов в Америке, Европе, Австралии. Все эти Китаи очень непохожи друг на друга, нередко даже враждебны друг другу. Да и самое понятие «внутреннего» Китая нисколько не передает действительного многообразия его локальных миров и выбранных ими, притом вполне сознательно, разных стратегий развития. В то же время неурегулированные территориальные споры почти по всему периметру восточной и южной границы Китая напоминают о принципиальной неопределенности географического местоположения Срединного государства. Очень может быть, как станет ясно ниже, китайские власти и не заинтересованы в их полном устранении.
2. Поднебесная (Тянься). Название всего населенного мира наподобие греческой ойкумены. В настоящее время оно является важнейшей категорией геополитической стратегии Китая, обозначая, в сущности, пространство его национальных интересов, хотя бы в потенции. (Обратим внимание на ловкую подмену понятий, фактическую оправдывающую военную интервенцию в пределах Поднебесной. От нее уже недалеко до известного приговора империям: Solitudinem faciunt, pacem appellant: «делают пустыню, называют миром»). Согласно новейшему и в своем роде стандартному толкованию, «Поднебесный мир» характеризуется следующими чертами:
Во-первых, это пространство, регулируемое нормами этики. Поднебесную завоевывают не мечом, а добродетелью, утверждал древний конфуцианец Сюнь-цзы. По словам ученого 17 в. Гу Яньу, гибель государства – это всего лишь смена династии, но гибель Поднебесной означает, что «звери пожирают людей, а люди пожирают друг друга». В Поднебесной, другими словами, царят согласие и взаимопомощь между людьми, т.е. в ней осуществляется конфуцианский ритуал.
Во-вторых, и притом именно в силу торжества гармонии в обществе в Поднебесной нет единообразия в образе мыслей и в обычаях, а равным образом равенства имущественного. Принцип гармонии допускает бесконечное разнообразие культурных традиций и жизненных укладов.
В-третьих, в Поднебесной сосуществуют государства большие и маленькие, сильные и слабые, причем нравственный закон, согласно Конфуцию, предписывает большим государствам заботиться о маленьких, а маленьким государствам помогать большим. Сильные государства обязаны вмешиваться в дела слабых государств с целью восстановления порядка, но формально только с согласия последних[2].
К сказанному следует добавить еще две черты: 1. Поднебесная, как сама мировая гармония, потенциально охватывает весь мир; 2. Поднебесная имеет свой строй, свое «благое правление», противостоящее «беспорядку». По мнению ведущего теоретика концепции Поднебесной Чжан Тинъяна, порядок Поднебесной представляет «исконные чаяния народа», некие онтологические основы демократии, тогда как электоральная демократия Запада выражает лишь «настроение» людей и является объектом манипуляции[3]. И последнее, но важное: Поднебесная есть пространство настолько интимное, насколько и внесубъективное. «Поднебесная – священный сосуд», – говорится в «Дао-Дэ цзине». Даосский комментарий гласит: «где сердце обретает отдохновение».
Итак, границы Поднебесной, как и Срединного государства, принципиально неопределенны. Более того, само пространство Поднебесной должно быть, говоря языком электронных технологий, активировано посредством выражения готовности вступить в отношения нравственно значимой гармонии, причем в нем не существует силы внешней по отношению к этому пространству. Верховенство в Поднебесной достигается сокровенным усилием центрирования. Поднебесная есть именно под-небесье души, необъективируемая актуальность духовного опыта. Но в нем не может быть и равенства: одна сторона обязательно имеет более высокий статус в силу своего более тонкого чувства гармонии уже потому, что более высокая чувствительность дает ей стратегическое преимущество и, соответственно, власть. Отказ же одного из партнеров от гармонических отношений влечет за собой потерю лица для вышестоящей, т.е. наделенной большей моральной ответственностью стороны. Вот почему межгосударственные отношения в Поднебесной требуют постоянного подтверждения авторитета высшего властителя, для чего требуются посольства из сопредельных, а лучше дальних стран, сложные дипломатические ритуалы, а подчас и небольшие провокации на границе, ведь наличие согласия в Поднебесной нужно постоянно подтверждать. Во всяком случае китайская стратегия, как это ни странно на европейский взгляд, не делает различия между пассивным и активным модусами поведения, т.е. следованием, «отслеживанием» течения событий и ведущей, хотя и неявной, ролью в событиях.
Понятия Срединного государства и Поднебесной частично пересекаются, отчего в литературе их нередко смешивают (в китайской литературе часто намеренно). Но речь идет, очевидно, о разных вещах. Присутствие Срединного государства в Поднебесном мире вносит в последний центр, центрированную структуру и, соответственно, иерархию. Полномочия отдельных лиц или государств определяются их близостью к центру, а приближение к центру становится возможным благодаря нравственному совершенствованию, что в рамках китайского миросозерцания означает преодоление всех субъективных, индивидуалистических поползновений, стяжание беспристрастности и «всеобщности» (гун) в своем отношении к миру. Эта всеобщность как раз и придает качество «величия» (да) всем жизненным ценностям: она делает великими единство, Путь, добродетель, даже предков. Мудрый привержен «всеобщности» и «мягкостью» служит другим или покоряет их (то и другое по-китайски обозначается одним словом!). Низкий человек заботится только о себе и всегда пеняет другим.
Отметим, что совершенствование в «центрированности» носит, во-первых, характер выправления себя, так что, по слову Конфуция, когда человек прям, его будут слушаться без приказаний, а когда он не прям, ему не будут повиноваться, даже если он прикажет. Во-вторых, «центрирование» носит характер собирания себя в некоем внутреннем фокусе бытия. Поэтому центрированный человек непроницаем для взгляда извне сразу в двух смыслах: он воплощает полноту жизненных качеств, в которой нет ничего частного и тенденциозного, и он «уходит в глубину», постоянно теряется для мира. В военном каноне «Сунь-цзы» сказано, что мудрый полководец «непостижимо глубок – и водворяет порядок». Эта формула указывает на неизреченную «тайну» Азии, ведь центрированности достигают, идя обратным путем– не вовне, а вовнутрь. Однако путь (к) центрированности оказывает неодолимое воздействие на мир, ведь центр везде, и расстояние между двумя точками центрированности – кратчайшее в мире. Христианскую любовь к ближнему следовало бы понимать как отношение внутри континуума  центрированности.
Итак, согласно классической сентенции, «Поднебесная утверждает всеобщность», но в данном случае всеобщность никому не принадлежит. Поскольку центрированность есть, в сущности, (со)отношение, всеобщность пребывает как бы между индивидами, отчего частная жизнь людей оказывается настолько закрытой, изолированной от внешнего взгляда, что перед этой азиатской скрытностью меркнет даже европейский культ privacy. Явную параллель этой черте социальной психологии в восточноазиатской политике являет стихийная склонность стран этого региона к изоляционизму.
Интимно-доверительное общение в Китае если и не исключается вовсе (все ж и жители Азии не без души), но во всяком случае остается труднодостижимым: приверженность «междучеловеческому» бытию не поощряет индивидуальное экспериментирование в самовыражении. Крылатые сравнения уподобляют китайцев «куче песка», «рою мошкары», не имеющих ни четкой формы, ни скрепляющей идеи и почти не поддающихся внешнему воздействию. Жалобы на равнодушие китайцев к публичному порядку и общему благу – притча во языцех. Вот лишь один штрих. По свидетельству русского китаеведа М.Андреева, в Пекине сто лет назад торговцы единодушно игнорировали распоряжение властей о запрете торговли в день национального праздника – годовщины установления республиканского строя. Лавочники с полным основанием утверждали, что к ним революция не имеет никакого отношения, а саму идею, что кто-то в городской управе может решать, как им управлять их личным магазином, считали настолько нелепой, что даже не выражали по этому поводу протестов. Вообще народ в Китае любили уподоблять воде. Течение этой стихии легко направить в естественное для нее русло, но горе тому, кто вздумает преградить ей путь. Мудрый же свободен от предвзятости и пристрастий, хотя не утверждает каких-либо абстрактных принципов общежития. Он, по слову Лао-цзы, «все вбирает в себя, как мутный поток».
Из сказанного не следует, что китайцы замкнуты и сторонятся друг друга. В действительности китайская «всеобщность», подобно воде, беспрепятственно заполняет все поры жизни, представляя собой, в сущности, пространство человеческого общения. В конце концов уличная толпа, где все есть зрелище, «все на виду» и все на продажу – лучший символ азиатского «паноптикума». На поверхности жизни, в своем, так сказать, телесном бытии китайцы очень открыты и общительны, но не в силу их личных качеств, а именно потому, что центрированность лишает внешнее общение метафизической значимости присущей личностным отношениям, делает его чисто прагматическим, превращает в игру, разыгрываемую с серьезностью ритуала именно потому, что в ней не задействовано существо личности и она не имеет отношения к самовыражению. Ритуал преображает индивидуальность в сверхвременный тип, суля в этом качестве бессмертие (таков смысл китайского понятия культуры как преображения). Даже театральные представления игрались в Китае не для зрителей, а для богов с их трансцендентным взглядом.

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Похожие записи

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *