На родине пейзажной лирики Китая
На родине пейзажной лирики Китая
Из цикла — Прозрения и недоумения В.В.М.
В конце ноября группа русских любителей цигун и тайцзицюань, обучающихся в центре Средоточие, всего 16 человек, совершили поездку на Тайвань и в континентальный Китай, где мы провели два учебных семинара. Сначала постигали хоть и бесхитростные, а все же секреты тайцзицюань в школе учителя Линь Алуна, известного своим бесподобным владением «ударом на расстоянии» или «ударом по воздуху» (линкунцзинь), нашли время и для визита к учителю Гао Людэну в г. Илань на восточном побережье острова, где приобщились к комплексам цигун этого, скажу без обиняков, великого учителя жизни. А потом мы переместились в окрестности г.Вэньчжоу на юго-восточном побережье Китая, совсем недалеко от Тайваня. Там мы жили в прекрасном доме учителя Линь Яли и занимались комплексами цигун очень близкими к традиции «внутренних школ» боевых искусств. О Тайване говорить не буду. Пусть о нем расскажут те, кто увидел его свежим, а не моим «замыленным» взглядом. А вот край учителя Линь Яли меня поразил и на многое заставил посмотреть по-новому. О нем и будет мой рассказ в рамках начатой мной авторской колонки на сайте нашего центра.
На фото Гао Людэн и мы Подробнее о нем см. здесь.
Начну со слов, написанных мной года два назад, но, без сомнения, актуальных и сегодня. «Не перестаешь удивляться стремительному спурту Китая в последние два десятилетия. Куда ни прилетишь – всюду новенькие гигантские аэропорты, от них через клубки развязок разбегаются во все стороны скоростные магистрали, всюду горизонт заставлен параллепипедами высотных зданий, всюду кипит и хлещет через край жизнь. Словно какая-то чудо-меленка мелет и мелет где-то на дне Янцзы, а может, прудов Запретного Города в Пекине и вываливает из себя все новые аэропорты и автострады, жилые районы, небоскребы, универмаги, горы автомобилей, компьютеров, шмоток».
Естественно, возникает вопрос: как это получилось? Со временем все яснее понимаешь, что локомотив китайской экономики разогнали не просто правительственные директивы и деньги, но прежде всего люди, многомиллионные массы простых китайцев. Чем власти Поднебесной сумели завоевать их доверие, как смогли зажечь и увлечь их сердца? Здесь – подлинный секрет поразительного взлета современного Китая.
Небо на Земле
«Земля никогда не молчит», – сказал отец феноменологии Эдмунд Гуссерль. Нигде эта истина не справедлива в такой степени, как в Китае. В аэропорте города Вэньчжоу, куда мы прилетели из Тайваня, меня оглушил нестихающий гвалт голосов. Люди вокруг меня трещали без умолку, обмениваясь резкими, гортанными криками на непонятном мне диалекте, словно огромная стая грачей. Невольно вспомнилось, что сто лет назад французский писатель Поль Клодель, живший как раз в этом углу Китая, по вечерам выходил их дома, чтобы… слушать какофонию китайского города. Да, без этого гомона нельзя представить китайский базар, китайскую улицу, китайский дом, наконец. Вот и автомашины в Китае, особенно в сельском, тоже непрерывно обмениваются гудками, и у них целый набор звуковых сигналов: два коротких гудка – приветствие, один протяжный – «иду на обгон» или «выезжаю на перекресток», очередь коротких сигналов – «прочь с дороги» и т.д.
Крик – простейший знак явления человека, его неповторимой индивидуальности. Так новорожденный кричит, еще ничего не имея предъявить миру кроме своего присутствия. Но самое удивительное, что это спонтанное, самое чистое выражение человеческого естества неотделимо и от известной нарочитости, а значит, игры, искусства, рефлексии – всего, что творит и совершенствует культуру. Как ответила мне одна тайванька, когда я спросил ее, почему тайваньцы (все ж соседи вэньчжоусцев) так галдят, когда собираются вместе, она ответила: а мы так показываем, что нам радостно быть вместе. Значит, китайцы не просто галдят, а «со смыслом» и притом смыслом нравственным! Каким же именно? Звук непосредственно сигнализирует о реальности, он существует до визуального знака, который требует толкования, создает сеть символических ассоциаций. В китайской иероглифике мудрец определяется (по составу соответствующего иероглифа) как человек, который «слышит и говорит» и потому является правителем.
А претворяющий Великий Путь, согласно старинному наставлению, «подобен слепцу, идущему без посоха». Во всех случаях речь идет о непосредственном переживании подлинности жизни, открытии для себя бездны настоящего, того, есть «здесь и теперь». Поистине, пространство звуковых сигналов (не знаков!) – это первобытие, предшествующее миру, предваряющее пространство культуры. И одновременно первая и последняя цельность смысла, которая, сама не имея формы, дает форму всему сущему и притом форму, имеющую качественную определенность типа, подобно тому, как в голосе человека отчетливее всего выражается его характер. Ведь бодрствующий дух, согласно наставлениям китайских учителей, «слышит все в восьми пределах света» и притом слышит «как будто издалека», ведь этот дух превосходит сам себя, обнимает собой весь мир. Так в дремоте мы порой необычайно отчетливо слышим какой-то отдаленный звук – например, шум проходящего поезда или пролетающего в небе самолета. В это мгновение наше сознание прояснено как никогда.
Итак, самая естественная и вместе тем самая осмысленная жизнь проживается вне образов и понятий. Старинное даосское поучение гласит: «без форм, ьез образов, все тело пронизано пустотой». Это означиет, что мудрый погружен в слух, где, в отличие от зрения, нет противостояния себя и мира и где каждая вещь, преображаясь в свой голос, становится вечносущим типом.
Птичий щебет – первородный хор, хор прежде всякого многоголосия, который неожиданно открывает нам, что в природе нет ничего усредненного, а есть только единичное, исключительное. Китай, который и сам по себе есть особый, хоть и гигантский, «Поднебесный мир», – это страна великого многообразия, где каждому дано прокричать своим неповторимым голосом – и исчезнуть в водовороте жизни. Здесь не видно никакого формального единства. Здесь можно видеть только вариации невысказанной темы, нюансы непостижимого образа, аномалии нормы. Вэньчжоусцы и вместе, и порознь как раз представляют собой такого рода вездесущий, бытийный нюанс. Даже обликом они заметно отличаются от других китайцев: коренастые, широкоскулые, подвижные как ртуть. Отличаются и от самих себя: среди них есть типы высокие и худощавые, очень непохожие на своих земляков и все же – явно одной с ними породы. Говорят на уникальном диалекте, для которого даже иероглифов нет. Имеют славу лучших коммерсантов в Китае. «Вэньчжоусцы думают не так, как вы», – гласит заголовок одной китайской книжки на моей книжной полке. И еще одна любопытная особенность: среди местных жителей много христиан, почти в каждой деревне есть церковь.
Вэньчжоу бурлив и говорлив, как все китайское. В насквозь коммерциализированном центре города вдоль улиц выстроились двухэтажные дома с фигуристыми карнизами-кепками, резными ставнями, броскими вывесками, кое-где – красными хвостатыми фонарями. Эти дома – как китайская толпа: в них нет единообразия, в них все выпирает, все обращается в изысканные, но почти до гротеска доходящие детали только для того, чтобы… раствориться в мареве мирового всеединства. Эти дома новодел или старина? Какая разница! Там, где есть только нюансы, нет общих правил, всякая частность выражает целое, вечное зияет в быстротечном. Вот утонченность по-китайски: увидеть великое в малом и правду в иллюзии, когда поддельность вещи удостоверяет ее подлинность. Китаю не нужны собственные бренды. Он подделывает уже существующие или незаметно входит в них, давая им свою безыскусно-утонченную начинку или перекупая их. Многими известными европейскими брендами уже владеют китайцы. Даже когда китайские модницы, попав в Европу, скупают Луи Виттон, Праду и прочие приметы европейской высокой моды, они тоже на самом деле демонстрируют умение подделаться под западное. Уподобление, подделка – тоже искусство и в своем роде очень утонченное и даже восхитительное. А в самом Китае призрачная стихия обмена-обмана становится самой жизнью – жизнью-фейерверком, по-китайски – «дымовыми цветами», переливающимся всеми красками мира в пустоте темного неба. Усилие уподобления ведет к культивированной свободе эмоций, и актерская игра как таковая, игра в своего персонажа составляет самую сердцевину восточной культуры. В этой чистой игре сами актеры и получают наибольшее наслаждение именно потому, что их нельзя «уличить» в игре. В эхтом представлении ничего не представляется. Как гласит китайская поговорка. «поющий в опере – сумасшедший, смотрящзий оперу – дурак». Китайцы всякое занятие, а пуще всего личное совершенствование называют «забавой». Что же удивляться тому, что они после четырех десятилетий игры (трагически серьезной, конечно) в революционную лихорадку так легко и органично перешли в лихорадку биржевой игры и создали вполне либеральную экономику?
И вот что следовало бы подчеркнуть: правда иллюзии (sic!) – это правда взаимного проникновения вещей, присутствия их там, где их нет, и, следовательно, правда безупречного соответствия. Вот почему для китайцев всякий образ представляет нечто иное и противоположное. Европейцам, привыкшим оперировать самотождественными идеями и формами и мыслить только отвлеченное единство, нелегко понять эту истину всеобщей сообщительности, знание которой не замыкает нас в клетке субъективности, а, наоборот, открывает миру. Эта открытость миру, как всякое открытие новых горизонтов, наполняет душу радостью и притом делает нас ловкими стратегами, ведь она открывает бездонную глубину инаковости опыта и, следовательно, делает нас непрозрачными для других, позволяет действовать иначе, чем другие, быть непредсказуемыми. Ведь наша стратегия – это то, что отличает нас от других и даже от самих себя, делает нас непонятными для других и даже для себя. Поистине, стратегия, как чистая игра, есть чистое сумасшествие. Только буйный может быть вождем… Но самое странное – это то, что, стратегия в китайском понимании остается делом глубоко нравственным, и победитель всегда побеждает заслуженно, ибо он, говоря по-китайски, «смеет (умеет) соответствовать…» и, значит, умаляет себя и умиляется миру. Частным, но хорошо известным каждому, кто жил в Китае, следствием этого общего правила является неписаный, но строжайший запрет завидовать успеху другого и жаловаться на собственное невезение.
Читать далее >>
