Гуй Гу-Цзы, великий стратег и попутчик Лао-цзы

«Гуй Гу-цзы» всегда входил в число популярнейших книг в области военной и политической стратегии, хотя многие конфуцианцы критиковали отца китайской дипломатии за его беспринципность, равнодушие к моральным устоям общества и в особенности за то, что он учит «обманывать людей». Особенно резкое высказывание принадлежит ученому XIV века Сун Ляню, который утверждал, что советы Гуй Гу-цзы — это «суетливое знание змей и мышей» и что «тот, кто воспользуется ими в семье, погубит семью; кто воспользуется ими в государстве, погубит государство, а кто воспользуется в Поднебесной, погубит Поднебесную». Обвинения конфуцианских моралистов, как мы сможем убедиться ниже, явно несправедливы, даже если ограничиться разбором позиции самого Гуй Гу-цзы. Но есть еще и более широкая проблема, заключающаяся в том, что никакая мораль не может отменить стратегического измерения в политике, ибо ни одно общество не может жить только формальными правилами. Можно не сомневаться, впрочем, что нападки морализирующих конфуцианцев только увеличивали популярность этого экзотического философа.
Гуй  Гу-цзы  получил  признание  и  за  пределами  традиции  ученых-книжников.  Даосы объявили его одним из святых древности, который обрел бессмертие и «лицом был, словно ребенок». Они утверждали, что у него была целая сотня учеников и что среди них только Су Цинь  и  Чжан  И  не  интересовались  секретами  вечной  жизни,  а  постигали  принципы стратегии. В даосском предании даже утверждается, что Гуй Гу-цзы носил фамилию Ван и что он вместе с патриархом даосизма Лао-цзы ушел в Западные страны, но позднее вернулся в  Китай.  В  народных  же  легендах  Гуй  Гу-цзы  предстает  в  роли могущественного волшебника, который умеет вызывать ветер и дождь, превращать разбросанные по земле бобы в воинов и т. п.
В настоящее время имеется четыре основных списка «Гуй Гу-цзы». Самый ранний помещен в издании даосского канона XV века. Второй список — это рукописный экземпляр, составленный при императоре Минской династии Цзяцзине (XVI в.) и отредактированный рядом китайских текстологов. Существуют две основные версии текста «Гуй Гу-цзы». Одна из них помещена в своде даосских книг «Дао цзан», составленном в XV веке, другая представлена изданием начала XIX века, которое основывается на значительно более раннем издании эпохи Сун (X—XIII вв.). Это последнее издание более полное и надежное, и именно оно служит основой для современных публикаций трактата. К этому перечню следует добавить обширные фрагменты, вошедшие в старинную энциклопедию «Тайпин юйлань» (Х в.). В публикуемом переводе отмечены наиболее существенные разночтения между указанными версиями. Большинство из них касаются списка, включенного в даосский канон. До сих пор «Гуй Гу-цзы» почти не привлекал внимания китайских текстологов. Наиболее тщательным, но не исчерпывающим образом его текст исследовал тайваньский ученый Сяо Дэнфу. Прочие издания и толкования трактата ограничиваются более или менее произвольными переложениями древнего оригинала на современный язык. Как ни странно, не существует и полных переводов этой книги на западные языки. Возможно, дело в необычайных  трудностях  перевода  «Гуй  Гу-цзы»  с  его  чрезвычайно  лапидарным  и  во многих отношениях необычным, даже уникальным языком: мы имеем дело с единственной в своем роде попыткой применить общие понятия китайской мысли к весьма специфической и притом чрезвычайно деликатной области политики, каковой является, как принято теперь говорить, «технология власти». Такая попытка неизбежно порождает множество неясностей и недоразумений. Кроме того, мы имеем дело с той стороной наследия классической древности,  которая  не  получила  большого  развития  в  политической  культуре императорского Китая и, как следствие, осталась малопонятной для позднейших читателей. Ведь искусство манипулирования людьми не могло найти большого применения в огромной империи, где слишком многое держалось на бюрократических формальностях.
В силу отмеченных выше обстоятельств комментарии Тао Хунцзина, которые в целом не выделяются  оригинальностью  и  глубиной  мысли,  нередко  оказываются  единственным ориентиром  в  деле  понимания  и  истолкования  текстов,  приписываемых  загадочному философу-стратегу.  В  примечаниях особо   оговариваются случаи, когда перевод основывается на толкованиях Тао Хунцзина, но не является единственно возможным. Отвлекаясь от всех тайн и чудес, а равно и протестов, окружающих имя Гуй Гу-цзы и вполне объяснимых там, где речь идет о магии и секретах власти, нужно признать, что сочинение этого китайского Макиавелли   представляет   собой   классический   памятник   китайской стратагемологии.   С редкой   откровенностью   эта   книга   обнажает   тайники   китайской политической мудрости и китайской души вообще.
В подавляющем большинстве случаев рекомендации Гуй Гу-цзы, столь ясные и доходчивые в своей конкретности, не требуют долгих комментариев. Их мотивы и польза могут быть без больших усилий интуитивно угаданы нашим «практическим разумом». Гораздо труднее оценить их значение как продуктов определенной системы мышления и поведения. Нельзя поэтому не сказать несколько слов о тех общих посылках мировоззрения Гуй Гу-цзы, которые определяют его подход к проблемам власти, управления, выбора и осуществления стратегии.

Даже поверхностное знакомство с трактатом убеждает в том, что мы имеем дело с весьма сложной концепцией политики, которая, строго говоря, не имеет аналогов в западной политологической мысли. Какими наивными кажутся в свете тонких наблюдений и рекомендаций Гуй Гу-цзы привычные суждения европейцев о «деспотизме китайской власти»! Да и привычные западные классификации политических систем с их понятиями «монархии», «демократии», «анархии» и пр. не помогают здесь уяснить позицию китайского автора.
Главная трудность для оценки взглядов мудреца из Чертовой долины заключается, пожалуй, в его нежелании вообще давать определения политическому режиму или отдельным видам стратегического действия. Правитель у Гуй Гу-цзы, как принято в китайской традиции, правит не просто посредством законов и даже не «техникой управления» в собственном смысле слова, а как бы духовным видением, необыкновенной чуткостью духа, позволяющей ему прозревать мельчайшие «семена» всех явлений и потому упреждать события, все предусматривать. С усердием и терпением паука он плетет сеть своих стратагем, терпеливо дожидаясь, пока намеченная жертва сама не угодит в расставленные для нее ловушки.
Для Гуй Гу-цзы, как и для любого другого древнекитайского политического мыслителя, власть остается неотъемлемой принадлежностью одного человека, но она предстает своего рода скрытым фокусом той или иной политической ситуации и не гарантируется никакими правами, ни даже военной силой. Типично китайский взгляд на власть: последнюю невозможно определить и, значит, ввести в некие границы или рамки, а равным образом — вывести в область публичности, пред-ставить себе. Власть в ее первичном смысле силы, или «потенциала», существующего положения, некоей энергетической насыщенности пространства есть чистая полнота присутствия, тотальность практики (сама по себе беспредметная и потому не имеющая отличительных свойств), которая исключает насилие, всякое внешнее воздействие просто потому, что уже все в себя вмещает.